Охмор (СИ)

Мы сидим на кухне: ножи и другие острые предметы Китнисс, на всякий случай убрала. Я давно перестал, во время мини-приступа, неосознанно себя вести, но мы с Китнисс всё равно проявляем осторожность — охмор такая опасная и непредсказуемая вещь, что лучше быть настороже. Китнисс держит меня за руку, а ее прекрасные, стального оттенка, глаза внимательно следят за моим лицом, она научилась улавливать малейшее изменение в мимике моего лица, наверное, не я сам, а именно Китнисс раньше чувствует то, что позже буду испытывать я.

Я решаю ее отвлечь: я чувствую, как она напряжена, собрана и готова к любым неприятным сюрпризам, я знаю, что Китнисс давным-давно ничего не угрожает, но и мне больно осознавать, что она сейчас находится в постоянном болезненном напряжении:

— Китнисс, слушай, я хочу тебе что-то сказать.

— Да ну тебя, Пит, — она уже разгадала мою уловку, но сопротивляться не в силах, в этом весь мой расчёт.

— Ты вчера по ошибке надела мою ночную рубашку.

— И что? — Глаза Китнисс смеются.

— Ну, как бы по деликатнее сказать, твои соски были хорошо видны…

— Пит! — Китнисс смеется, вчера ночник я не зажигала, ты же не кот, видеть в темноте, но я чувствую, ее настроение улучшается, смех вообще самое действенное лекарство.

— Я не кот, но я их видел, луна то ярко светила…

— И что ты сделал потом? — Китнисс начинает играть со мной.

— Я рассматривал каждую черточку твоего лица, а потом я протянул руку…

— Этого не было. Не обманывай меня, я бы почувствовала, у меня чуткий сон охотника.

— Ты просто не помнишь, я дотронулся до соска указательным пальцем.

— Пит, это нечестно, ты мне сказки рассказываешь, ты меня не трогал…

— Ты же вчера ходила на охоту, пришла уставшая, вот ощущения и притупились, а кроме того, ты ведь даже во сне, доверяешь моим рукам.

— Не было ничего…

— Нет, Китнисс, было…

И тут все, начинается, приступ нельзя предугадать, он подкрадывается внезапно, комната начинает видоизменяться, затем она начинает вращаться, пока я чувствую, Китнисс крепко держит меня за руку, но остановить это я не в состоянии. Поэтому я переживаю наяву маленький, но отнюдь нефальшивый «сон моего разума», его питают мои страхи и переживания, он короток, но пугающе реален…

***

Мне гораздо меньше лет, я чувствую себя юным, практически мальчишкой, каким я был после 74-х Игр. Я оказался в очень опасном, в моем положении, месте — разрушенной дедовской пекарне. Вернее, ещё не оказался, я подкрался к черному ходу, только мы, Мелларки, им пользовались. Я открываю дверь и чувствую запах, запах Нашей пекарни, запах опары, такую умел делать только отец, у меня немного измененный рецепт, я его сам создал путем проб и ошибок, но это совершенное иное.

Я тихо как мышь, как будто опасаясь, что меня могут поймать, крадусь по направлению к собственной комнате, там меня точно не найдут, но самый опасный участок пути, поблизости от кухни, миновать его невозможно, я делаю робко семнадцать шагов и прохожу на цыпочках мимо двери в кухню, уже собираюсь двигаться дальше, но тут я слышу голоса. Их два и поняв, чьи это голоса, у меня сердце в груди покрывается инеем: эти голоса принадлежат двум женщинам, вся моя жизнь так или иначе связана с ними двумя, вся жизнь. Эти голоса негромко переговариваются между собой, это голос моей матери и голос Китнисс. И я, точно не уверен, что это не правда. Я чувствую, как пот покрывает мое лицо и я чувствую несильную, но очень неприятную боль в моей больной ноге, она нарастает.

И я слышу:

— Китнисс, подай мне, пожалуйста, начинку, — этот низкий тембр я никогда не смогу забыть, это голос моей матери, Виктории Мелларк.

— Да, — голос Китнисс немного хрипловат, он иногда немного садится у нее, когда она слишком много времени проводит на охоте зимой, но он бывает такой только один день, на следующее утро, она уже ничуть не хрипит и никогда не кашляет: у нее «железное горло», даже сильнейший мороз не может причинит ей большой вред, а ангиной Китнисс вообще никогда не болела, за тридцать с небольшим лет.

— Поглядим, как получится пирог с начинкой из зайчатины…- говорит мама.

Я теряюсь: даже не знаю, моя мать совершенно не любила пироги с начинкой, если только эта начинка не вишня, которую изредка привозили из одиннадцатого, но ее цена была, как себя помню, такой, что Мелларки могли позволить ее купить только один раз в год, не чаще, на день рождения мамы, а все другие пироги моя мать терпеть не могла, могла испечь, но никогда не съедала ни кусочка.

И ещё помню, мне было девять, отец купил фунт вишни для матери как-то летом (моя мать родилась в декабре), матери было безумно приятно, но она не захотела дать шанс отцу тратить дополнительно лично для нее наши сбережения и, поблагодарив папу, тут же категорически запретила делать это впредь. Папа был несказанно расстроен, по-страшному, прямо-таки, честное слово, Но пироги с зайчатиной мама не пекла никогда.

— Китнисс, а почему ты не выбрала Рея? (Р. — мой старший брат) — спрашивает моя мать.