Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

<…> по Риму разнеслась печальная весть, что рано утром какая-то иностранка на Испанской площади наняла карету к мосту Ponte-Mo[lle]; приехавши к берегу Тибра, расплатилась с извозчиком и, сняв с себя шляпу и шаль, бросилась в реку <…>. Утром же утопленницу вытащили из воды и узнали, что то была девица Демюлень. <…> Этим происшествием Брюллов был убит, ходил по улицам как потерянный. В это время случилось, что графиня Самойлова была в Риме; <…> чтобы развлечь его и заставить забыть несчастие, она пригласила его ехать вместе с нею в Неаполь[541].

Эту историю с некоторыми вариантами рассказывает в мемуарах, посвященных художнику, и князь Г. Г. Гагарин – ученик, друг и поклонник Брюллова:

Отец мой, в качестве посланника, заменял уже г. Италинского[542], когда с Брюлловым случилась прискорбная история, вследствие которой погибла одна женщина, бросившись с Понте-Молле в Тибр. Это происшествие наделало в Риме много шума и повредило виновнику его в общественном мнении. Приближалось лето… Мы собирались переехать в Гротта-Феррата… Чтобы извлечь Брюллова из того затруднительного положения, в какое он попал по своей собственной вине, мои родители предложили ему уехать вместе с нами на некоторое время за город[543].

Особое внимание привлекает то, что оба мемуариста описывают реакцию Брюллова на драму, аналогичную той, что была пережита Кипренским в 1818 году, точно так же, как и реакцию самого Кипренского: речь идет об отъезде из Рима из‐за угрызений совести (согласно Иордану) или вследствие враждебного отношения римского общества к художникам (как рассказывает Гагарин).

Но прежде всего любопытно то, что деформация этих городских легенд, хотя и имеющих в своей основе кое-какие истинные факты, оставалась равно актуальной на протяжении почти двух столетий: из рассказов Гагарина и Иордана выросли такие лишенные реальных оснований подробности, как то, что трагическая ревность молодой француженки была вызвана страстью Брюллова к графине Ю. П. Самойловой, что крещеное имя девушки было Аделаиде[544] и что она (для разнообразия) была натурщицей[545]. При этом совершенно не берется в расчет, что ни в одном из писем Щедрина не говорится ни о какой его «подруге», представленной Брюллову; что же касается князя Гагарина, то его утверждение, что событие наделало много шума в городе, не подтверждено ни одной публикацией в римской периодике того времени[546], и о нем ничего не говорится в других хрониках.

В заключение нелишне будет посвятить несколько строк собственно колонии русских художников в Риме в этот период. По сравнению с 1810‐ми годами в третьем десятилетии XIX века она стала заметно более многолюдной и организованной: мы насчитали по разным источникам около пятидесяти живописцев, архитекторов, мозаичистов и граверов, подданных Российской империи (считая поляков)[547], которые жили только в Риме в течение более или менее продолжительного времени, и только в пятилетие с 1832 по 1836 год – период, когда и сам Кипренский жил преимущественно в Вечном городе. В документальном наследии Кипренского находим не меньше дюжины имен людей, с ним так или иначе связанных: это Федор Антонович Бруни, Карл Павлович Брюллов, Георг (Егор) Яковлевич Веклер, Алексей Максимович Горностаев, Николай Ефимович Ефимов, Александр Андреевич Иванов, Федор Иванович Иордан, Михаил Иванович Лебедев, Александр Степанович Никитин, Матвей Посников, Андрей Петрович Соболевский и Яков Феодосиевич Яненко, к которым можно на полных основаниях добавить Иосифа Ивановича Габерцеттеля и Фридриха Виганда, хотя они и упоминаются только в письмах до возвращения художника в Италию.