Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Далее, есть еще один человек, имя которого отсутствует в письмах Кипренского и не фигурирует в исследованиях ученых, но которого, как мы считаем, художник посещал. Речь идет о П. И. Пнине, о котором нам уже приходилось говорить в предисловии и к которому Александр Иванов летом 1836 года обратился с просьбой написать «что-нибудь в прозе» для публичного чтения на «прощальном обеде» в честь художника: его коллеги собирались организовать этот обед перед отъездом Кипренского в Петербург (к этому спорному вопросу мы еще вернемся). В конце письма Иванов настаивает на том, что Пнин хорошо знал Кипренского как замечательного художника, как поборника прав русских художников в Риме и по многим другим его дарованиям[548]. Но кем был этот тридцатитрехлетний несчастный, которому суждено было через год пасть жертвой холеры в Неаполе?

П. И. Пнин, сын поэта Ивана Петровича Пнина, был старым товарищем Иордана по Академии художеств[549], где Пнин действительно с успехом выполнил дипломную работу в 1824 году; на следующий год он вступил в права наследования и в 1826‐м начал службу в качестве чиновника Министерства народного просвещения[550]. Несмотря на то что его имя редко появляется в литературе, его помнят как портретиста, хотя его работы неизвестны за исключением картины «Игра в шашки» (1824; ГРМ). В ноябре 1831 года, уже будучи в отставке, Пнин уехал в Италию вместе с архитектором Николаем Сергеевичем Шашиным[551], после чего и без того скупые сведения о нем становятся еще более скудными и приблизительными. Только благодаря письмам Александра Иванова мы имеем возможность предположить, что в 1830‐е Пнин практически навсегда оставил карьеру живописца – возможно, из‐за болезни глаз[552], чтобы посвятить себя изучению языков и деятельности педагога: не случайно, что в графе «Профессия» свидетельства о его смерти указано не «живописец», а «преподаватель языков». Поскольку возвращение Пнина в Россию никак не документировано, мы допускаем, что с 1832 по 1837 год он жил попеременно в Риме и в Неаполе. Нет ничего удивительного в том, что за эти годы его контакты с Кипренским могли стать постоянными и даже, возможно, довольно тесными.

В остальном, несмотря на свидетельство Иордана о крайней общительности русского художника[553], встречи Кипренского с коллегами разных национальностей реконструировать достаточно сложно. Еще сложнее составить хотя бы приблизительное представление о его повседневной жизни: в отличие от других художников, и даже по сравнению с письмами первого итальянского периода, он теперь не упоминает в своих посланиях ни встреч, ни светских мероприятий (балов и приемов), ни римского карнавала, ни спектаклей и музыкальных вечеров, ни актеров и певцов. Сохранилась только одна записка графини Марии Александровны Потоцкой (урожд. Салтыковой), из которой мы узнаем о привычке Кипренского проводить с ней веселые вечера (I: 192). Если же говорить о русских мемуаристах, то мы видели, что только С. А. Соболевский, А. И. Тургенев, В. А. Жуковский, О. И. Давыдова и А. В. Тимофеев оставили короткие заметки довольно общего характера о встречах с Кипренским и обстоятельствах, при которых они случались. Имя художника вскользь упомянуто еще поэтом и композитором Дмитрием Юрьевичем Струйским, эксцентричным человеком, который, кажется, чуть не пешком обошел всю Европу, облекшись в мундир государственного чиновника: в 1834 году он видел во флорентийской галерее «Автопортрет» Кипренского и имел случай лично познакомиться с художником или в конце этого года, или в первые месяцы 1835 года[554]. Но другие мемуаристы, среди которых необходимо отметить хотя бы З. А. Волконскую, не посвятили Кипренскому ни одной строчки.

Что же кроется за этим недостатком свидетельств очевидцев? Они ли предпочитали держаться подальше от художника? Или сам Кипренский отдавал предпочтение уединенному образу жизни, снисходя до домашних развлечений в узком дружеском кружке, но по возможности избегая участия в светских увеселениях?[555]

Глава 10 1836

Сведения о жизни Кипренского в 1836 году довольно-таки скупы. Относительно первой половины года нам известно, что художник участвовал в выставке Общества любителей и ревнителей изящных искусств, которая проходила с середины января до середины мая в одном из залов на Пьяцца дель Пополо около Папской таможни, где с 1834 года организовывались ежегодные экспозиции. «Художественная газета» посвятила этому событию статью, которая хорошо известна исследователям и из которой мы приводим только самый примечательный фрагмент: