Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Если сравнить автопортреты Кипренского 1820 и 1828 годов, на последнем бросаются в глаза более одутловатые и слегка гиперемированные щеки художника: невозможно с уверенностью сказать, следствие ли это возраста (увидев Кипренского в Неаполе, С. Ф. Щедрин отметил, что «он очень переменился фигурой»[591]), пристрастия ли к алкоголю или подхваченной им малярии. И кто знает, было ли фатальное воспаление легких в 1836 году следствием ослабления организма от малярии или от злоупотребления спиртным?

Во всяком случае, типичные для малярии симптомы (приступы лихорадки, озноб, потоотделение) очень легко спутать с симптомами воспаления легких: следовательно, нельзя исключить того, что проблемы Кипренского со здоровьем[592], особенно в те дни, которые предшествовали его смерти, на самом деле бывали вызваны обострениями хронической малярии.

После смерти Кипренского в составе напечатанного в «Художественной газете» некролога были приведены отрывки из письма неустановленного русского художника, жившего тогда в Риме. Между прочим, в них сказано следующее:

В последнее время [Кипренский] начал было писать картину: «Ангел-хранитель детей», где в лице Ангела изобразил жену свою, которую любил до обожания. Даль в картине представляет часть Рима, видную из окна его квартиры, с церковью Св. Петра и Ватиканом. Я имел удовольствие работать для него вид этот…[593]

Некоторые исследователи считали, что автором этого письма был пейзажист Филипсон, давний друг Кипренского, о рисованных римских видах которого художник упоминал в 1822 году (I: 147), но в любом случае в 1824 году этот ныне полузабытый художник вернулся в Россию[594], и впоследствии у него не было случая снова посетить Рим. Кроме того, редактор, сообщая о письме неизвестного, уточнил, что он находится в Риме «для усовершенствования», и эта подробность никак не может относиться к Филипсону. По другой версии, письмо это было написано архитектором Н. Еф. Ефимовым, автором многих зарисовок римских памятников и рисунка для надгробной плиты Кипренского в Сант-Андреа делле Фратте[595]; но и Ефимов не мог быть автором письма, поскольку он был опытным художником, уже десять лет как живущим в Италии и с 1833 года уже не бывшим пенсионером Академии художеств, что не согласуется с примечанием редактора[596]. Третья гипотеза атрибутирует письмо М. И. Лебедеву, который, однако, по свидетельству А. А. Иванова, вернулся в Рим из Альбано, где провел лето, только к концу октября, уже после смерти Кипренского[597].

По нашему мнению, более правдоподобно предположить, что письмо было написано архитектором А. М. Горностаевым, который не только прибыл в Рим за два года до смерти Кипренского именно для усовершенствования, но и послал в 1837 году в ту же «Художественную газету» также неподписанную рецензию на выставку картин русских художников в Риме, о которой шла речь в начале этой главы. Статью можно с уверенностью приписать Горностаеву на основании упоминания о том, что ее автор участвовал в выставке с рисунками Монреальской церкви[598]: это упоминание соотносится с описанием в каталоге экспоната № 38 «Виды и геометральные рисунки церкви», принадлежащего именно Горностаеву; вскоре после этого рисунки были посланы в Петербург вместе с другими работами, указанными под № 39 («Римские и помпейские виды»)[599]. Таким образом, кандидатура Горностаева – двадцативосьмилетнего художника, находящегося в Италии для усовершенствования своих дарований, адресанта еще одного письма в редакцию «Художественной газеты» и автора «римских видов», – кажется нам наиболее подходящей для атрибуции ему неподписанного письма о последних днях Кипренского.

Нужно сказать несколько слов и о том, как распространялось известие о смерти Кипренского. Первое упоминание о ней последовало спустя примерно три недели в немецкой газете «Берлинские известия о государственных и ученых делах», редакторов которой известило о событии анонимное сообщение из Рима от 1 ноября:

Несколько дней назад скончался здесь русский живописец Орест Кипренский <…>. Горестна для России эта утрата, поскольку он собирался возвратиться на родину, дабы быть ей полезным своим дарованием. В прошлом его юношеские работы часто находили одобрение в печати, и надежды, им подаваемые, стали явью лишь отчасти[600].