Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Кипренский хорошо знал это полотно, что станет известно из подробно рассмотренной нами в двенадцатой главе переписки 1821 года между ним, Антонио Кановой и бароном Джованни дельи Алессандри, директором Королевской Галереи статуй, как тогда называлась галерея Уффици. И в этом случае атрибуция персонажа является нелегким делом, однако, основываясь на утраченном портрете Петра Федоровича Соколова, известном по литографии А. А. Калашникова (1820‐е, ГЭ)[452], рискнем предположить, что это графиня Марина Дмитриевна Гурьева (см. ил. 28–30), супруга многократно упоминавшегося графа Н. Д. Гурьева, который осенью 1832 года был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром при Святом Престоле, заместив на этом посту князя Г. И. Гагарина.

Тридцатичетырехлетняя графиня Гурьева, урожденная Нарышкина, славилась своей привлекательностью[453], но Иордан (хотя, честно говоря, неизвестно, стоит ли ему верить) засвидетельствовал ее ветреный нрав: «жена Гурьева <…> была очень легкомысленна и являла особое внимание к банкиру Александру Торлони, который по ночам пробирался тайком в их дворец»[454]. Не обращая внимания на сплетни, отметим, что возраст женщины, изображенной Кипренским, соответствует возрасту модели и что она довольно привлекательна, но выражение ее лица скорее хитрое, что может согласоваться с утверждением Иордана, и несомненно гордое – это перекликается с другой ее характеристикой в мемуарах графини Розалии Александровны Ржевуской, урожденной княжны Любомирской[455]: именно бесконечное и холодное высокомерие могло вызвать претенциозное желание женщины быть запечатленной в платье, позе и образе Форнарины.

Благодаря дневникам А. И. Тургенева и В. А. Жуковского известно, что в первой половине 1833 года Кипренский неоднократно посещал римский дом Гурьевых[456]: и хотя интересующий нас портрет никак не упомянут ни в одном источнике, предположение о том, что на нем запечатлена графиня Гурьева, кажется вполне приемлемым.

Но вернемся к финансовому положению Кипренского. В 1833 году он создал два значительных произведения: портреты братьев Голицыных. Из дневниковой записи А. И. Тургенева, который видел в мастерской художника «недоконченный [портрет] К[нязя] Гол[ицына]»[457], нам известно, что уже в декабре 1832 года один из этих портретов был в работе. Все свидетельствует о том, что это был портрет Федора Александровича, ранее служившего сверхштатным сотрудником миссии при тосканском дворе (в 1832‐м он был переведен в римскую миссию в том же качестве). К сожалению, фон портрета не позволяет высказать предположения о месте, где запечатлен персонаж: мы не смогли идентифицировать здание (маяк или кампанила?), которое видно из окна.

Что касается судьбы портрета его брата Михаила, который вплоть до недавнего времени считался утраченным, мы выяснили, что в 1950‐е он находился в частной коллекции одного итальянского исследователя, а в 2012‐м был продан с аукциона – в великолепной сохранности и за очень солидную сумму[458]. Это второе полотно, подписанное справа внизу «Oreste K / 1833», изображает князя на фоне Вечного города и Альбанских гор: слева от зрителя видны очертания Палаццо Корсини, немного выше – кампанила церкви Сан-Кризогоно, расположенной около комплекса Сан-Микеле а Рипа Гранде, и далее виден Авентин, а справа – церковь Сан-Пьетро ин Монторио. Поскольку М. А. Голицын в течение следующих трех лет оставался при тосканском дворе, Кипренский, должно быть, написал портрет во время одного из его приездов к брату в Рим.

Из двух братьев Голицыных Михаил традиционно считается более просвещенным и уравновешенным, а также более склонным к искусству и коллекционированию. В 1834 году А. И. Тургенев писал князю Петру Андреевичу Вяземскому: «Во Флоренции познакомься с князем Михаилом Голицыным: умен и любезен, и просвещен. Брат его в Риме – добрый и рассеянный аристократ»[459]. Ф. И. Иордан вообще полагал, что Федор, впоследствии обратившийся в католичество и умерший в 1848‐м патриотом Италии, «слаб умом»[460]. Эти характеристики сначала заставили нас склониться к мысли о том, что «князем Галицыным», принятым в Римское общество любителей и ревнителей изящных искусств, мог быть Михаил, хотя по меньшей мере до 1835 года он жил во Флоренции. Но доподлинно это неизвестно – ведь и Ф. А. Голицын не был чужд культуре: кроме того, что в 1830‐х он стал ассоциированным членом знаменитого Археологического института, который до сих пор действует в Риме, изменив название на Deutsches Archäologisches Institut (Немецкий археологический институт)[461], он был влюбленным в итальянскую литературу и искусство заказчиком скульптора Л. Бьенеме и живописца Ф. Подести[462].