Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Относительно второй половины 1834 года мы обнаружили более обстоятельную информацию. Во-первых, это неопубликованное письмо Кипренского от 31 июля из Флоренции новому генеральному консулу в Лейпциге Федору Ивановичу Килю, которого периодически путают с его известным братом Львом Ивановичем, любителем-акварелистом, ставшим в 1844‐м начальником колонии русских художников в Риме. Ф. И. Киль, чье имя часто встречается в письмах С. Ф. Щедрина во второй половине 1820‐х[481], до переезда в Лейпциг в течение семи лет был секретарем русской миссии в Неаполе[482], где, разумеется, был близко знаком с русскими художниками, Кипренским в том числе.

В этом интересном документе читаем следующее:

Из Флоренции через Рим я еду в Неаполь, не мог, как предполагал, там быть поранее, то и прошу Вас всепокорнейше меня уведомить в Рим, кому Вы изволили оставить вещицы мои, находившиеся у Вас в Неаполе? Чрез Г-на Вейса я просил Вас оные вещи препоручить в доме, где Вы жили, Принчипессы Лингагросса. Ежели оные там, или в ином месте, то все-таки, нужна будет мне записочка от Вас для получения оных вещей. Особенно меня немедленно влечет в Неаполь портрет блаженной памяти Имп[ератри]цы Елисаветы, которой я с натуры эскиз написал, и теперь намереваюсь с оного постараться написать в Риме хорошую картину, и с оною явиться будущею весною во Санкт-Питер, где меня охотно ожидают. <…> Во ожидании Вашего ответа в Риме, куды я чрез пять дней еду <…>[483].

То есть Кипренский намеревался ехать в Неаполь, чтобы забрать оставленные там в 1832 году вещи, которые по его просьбе были переданы в дом княгини Лингуаглосса – Марии Виттории Назелли, родственнице упоминавшегося выше Диего Назелли (что доказывает, как мы уже отмечали, близость художника с семьей Назелли).

Мы не можем с уверенностью сказать, кем именно был упомянутый в письме господин Вейс: был ли он русским, немцем или принадлежал к другой национальности, был ли он деятелем искусства, был ли военным или гражданским. Довольно распространенная фамилия не может помочь идентифицировать это лицо, но не исключено, что речь идет о том самом Вейсе, которого В. А. Жуковский посетил в 1827 году в Берлине[484] и который вполне вероятно может оказаться известным Гаспаро Бьянки, торговцем предметами искусства и издателем, по происхождению тирольцем, названным германизированным вариантом фамилии; в прусской столице он деятельно занимался продажей произведений искусства, вывезенных из Италии[485]. Между прочим, Гаспар Вейс в феврале 1822 года вместе с дочерью сопровождал Корнелиса Круземана в его поездке в Рим: Вейс и Круземан познакомились во Флоренции – в то самое время, когда там находился и Кипренский[486].

Слова о портрете императрицы свидетельствуют о том, что Кипренский захотел написать его через 10 лет после создания первого эскиза (но эта идея, насколько известно, никогда не была осуществлена). И здесь мы вернемся к проблеме предполагаемого разлада Кипренского с императорским двором, о котором говорилось в конце первой части нашей книги, поскольку нам удалось выявить важное свидетельство, известное и ранее, но до сих пор с именем Кипренского не связывавшееся. В письме к матери от 20 марта (ст. ст.) 1825 года императрица Елизавета Алексеевна писала о портрете, для которого позировала:

Женское общество <…> пожелало иметь мой портрет в полный рост <…> это дает мне случай заказать его одному русскому живописцу, которого Амели хорошо знает и которого я на несколько лет отправляла в Италию, и пребывание в этой стране много способствовало усовершенствованию его таланта[487].