Охота на нового Ореста. Неизданные материалы о жизни и творчестве О. А. Кипренского в Италии (1816–1822 и 1828–1836)

Издатель этого собрания писем, великий князь Николай Михайлович, пишет в примечании, что этим живописцем был П. В. Басин, но, по нашему мнению, речь шла, несомненно, о Кипренском: во-первых, в то время Басин находился еще в Италии, где оставался до 1830 года (он действительно получил заказ на посмертный портрет императрицы по возвращении в Россию); во-вторых, он не был отправлен в Италию за счет Елизаветы Алексеевны, а был пенсионером Академии художеств[488]. Кроме того, именно в 1825 году, когда было написано это письмо, Кипренский собрался приступить к работе над портретом императрицы по поручению Санкт-Петербургского Женского патриотического общества (I: 155), то есть того самого заказчика, который назван Елизаветой Алексеевной.

Так оказывается опровергнуто мнение о том, что в 1823 году между художником и его благодетельницей был какой бы то ни было разлад, и напротив, письмо императрицы подводит прочный фундамент под противоположное утверждение, а именно, что в прошлом между ними не было никаких трений (или же они были незначительными и скоропреходящими) и, следовательно, не было ничего такого, что императрице надо было бы прощать Кипренскому[489]. Заключительная фраза цитированного фрагмента, в которой содержится суждение об итогах пребывания Кипренского в Италии, совершенно не соответствует пессимистическим слухам, распущенным сплетниками. Немаловажен, наконец, и намек на знакомство Кипренского со старшей сестрой Елизаветы Алексеевны, Амалией Баденской, умершей в 1823 году в той самой резиденции семейства Брухзаль, где в 1816‐м художник останавливался на пути в Италию (и таким образом становится понятен поклон, который Кипренский отвесил дворцу: «Я скинул шляпу, низко поклонился Дому»; I: 126). После свадьбы сестры и императора Александра I Амалия жила в Петербурге до конца 1813-го: очень вероятно, что ее знакомство с Кипренским состоялось именно тогда, когда он написал первый портрет императрицы, также впоследствии утраченный (I: 121)[490].

Кстати, попробуем опровергнуть и существующее мнение, что в 1825 году Кипренский написал два портрета государыни – один погрудный, законченный, а другой – в полный рост, оставшийся незавершенным. Вероятно, источником этого мнения является ошибочно понятый фрагмент статьи Василия Ивановича Григоровича:

Кипренский пишет портрет Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны во весь рост и в естественную величину. Грудной портрет Ее Величества он имел счастие писать с натуры[491].

Собрание Женского патриотического общества, на котором было принято решение о заказе портрета, состоялось в ноябре 1824 года, но Кипренский приступил к работе не ранее 3 января (ст. ст.) 1825-го, когда представил первый эскиз (I: 155). Впоследствии здоровье Елизаветы Алексеевны, страдавшей слабыми легкими и нервами, значительно ухудшилось. Одно из ее писем от конца апреля свидетельствует о том, что императрица из‐за слабости и угнетенного состояния души не могла подолгу позировать и попросила художника сделать перерыв[492] – но Кипренский продолжал работать над портретом в ее кабинете.

Поскольку в конце мая Елизавета Алексеевна покинула Петербург, а в ее корреспонденции о портрете больше не говорится, следовательно, период времени, которое Кипренский мог посвятить работе над портретом, составил около пяти месяцев. Можно ли думать, что здоровье и обязанности императрицы, от которой, конечно, нельзя было ожидать такой уж большой готовности позировать, позволили Кипренскому одновременно работать над двумя ее портретами? И обратившись к одному из фрагментов цитированного выше письма Кипренского: «теперь намереваюсь с оного постараться написать в Риме хорошую картину», вполне резонно можно предположить, что погрудный эскиз для будущего портрета императрицы был сделан с натуры, но фактически никогда не был доработан до полноценного портрета в полный рост, хотя по словам Григоровича и может показаться, что такой портрет был художником создан.