Охота за древом

For shame deny that thou bear’st love to any, (10)
Who for thy self art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lov’st is most evident:
For thou art so possessed with murderous hate,
That ’gainst thy self thou stick’st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire.
O! change thy thought, that I may change my mind:
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be, as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
          Make thee another self for love of me,
          That beauty still may live in thine or thee.

«Лгать, что ты хоть кого-то любишь, стыдно (10) …»

Лгать, что ты хоть кого-то любишь, стыдно (10) —
ты безразличен и к себе давно.
Что многими любим ты, сразу видно.
Тебе же это чувство не дано.
Ты не любовью движим, а враждой
к себе, стремясь лишь к саморазрушенью:
природы дар, прекрасный облик свой,
нет, чтоб беречь — крушишь без сожаленья.
Одумайся, скажи, что я неправ
и что любовь, не ненависть царит
в твоем дому, что милосердней став —
пусть не ко мне, к себе — ты впредь открыт
          стремленью возродить себя в другом,
          чтоб красотой не оскудел твой дом.

«As fast as thou shalt wane, so fast thou grow’st (11)…»

As fast as thou shalt wane, so fast thou grow’st (11)
In one of thine, from that which thou departest;
And that fresh blood which youngly thou bestow’st,
Thou mayst call thine when thou from youth convertest.
Herein lives wisdom, beauty, and increase;
Without this folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease
And threescore year would make the world away.
Let those whom nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed, she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
          She carved thee for her seal, and meant thereby,
          Thou shouldst print more, not let that copy die.

«Как станешь увядать, ростки пусти, (11)…»

Как станешь увядать, ростки пусти, (11)
чтоб в их цветах свой цвет вернуть сторицей
и чтоб в потомках кровью прирасти
их свежей, раз своя с трудом струится.
Ведь только в этом мудрость, жизнь и свет!
Иначе — тьма, безумие и смерть.
А жить, как ты? Что ж: шесть десятков лет,
и время — стоп! Пуста земная твердь!
Кого не стоит воспроизводить —
безликих, косных, грубых — те в бесплодье
пусть и умрут, а твой удел — плодить
себе подобных, раз на ум природе
          взбрело печатью изваять тебя,
          чтоб в оттисках воссоздавать, любя.

«When I do count the clock that tells the time, (12)…»