Окно выходит в белые деревья...

Сам по себе зазвонил мой звонок.
То ли соскучился, то ли промок,
то ли в грозу испугался под гром
без человеческих пальцев на нем.

Я заворочался, встал наконец.

Может быть, ждет за калиткой отец,
вдруг в одночасье собравшийся к нам
в шляпе с глазами грозы по краям.

Прыгнул я в молнии прямо с крыльца,

только я обнял грозу — не отца.
Но и гроза, грохоча под хмельком,
пахла его папиросным дымком.

Снова прилег, но звонок зазвонил.

Мне он сонливости не извинил
и, дребезжа, дребезжа, дребезжа,
всаживал в каждое ухо ежа.

Может, явились из разных семей

все мои пятеро сыновей.
Их нерожденную крошку сестру
ливень баюкал в руках на ветру.

Дети, отец ваш — дитя по уму.

Вы принесли бы игрушек ему.
И не пытайте, как дальше вам жить.
Стыдно, но нечего вам предложить.

Боже, какие сегодня звонки!

Звуки их ввинчиваются в позвонки.
Может, стоят, безнадежно звоня,
женщины все, что любили меня.

Может, умершие кореша

давят на кнопку, на помощь спеша,
чтобы не вздумал я даже в тоске
взглядом выискивать крюк в потолке.

Может, предавшие невзначай

ночью напрашиваются на чай,
а из карманов бутылки блестят —
лжепримирительный русский наш яд.

Может, стоишь за калиткою ты,

вся — из волнения и красоты,
будто бы молнией, как на холсте,
ты нарисована на темноте.

Сам по себе зазвонил мой звонок.

Значит, от смерти еще я далек,
если с дворнягой наперегонки
все же кидаюсь на эти звонки.

1993

ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

Р. Рождественскому

Кто были мы,
                      шестидесятники?
На гребне вала пенного
в двадцатом веке,
                                как десантники
из двадцать первого.
И мы без лестниц
                                и без робости
на штурм отчаянно полезли,
вернув отобранный при обыске
хрустальный башмачок поэзии.
Давая звонкие пощечины,
чтобы не дрых он,
                                  современнику,
мы прорубили зарешеченное
окно в Европу и Америку.
Мы для кого-то были модными,
кого-то славой мы обидели,
но вас мы сделали свободными,
завистливые оскорбители.
Пугали наши вкусы,
                                  склонности
и что мы слишком забываемся,
а мы не умерли от скромности
и умирать не собираемся.
Пускай шипят, что мы бездарные,
продажные и лицемерные,
но все равно мы легендарные,
оплеванные,
                          но бессмертные!

24 июня 1993

P.S. Когда Роберт Рождественский, с которым у меня были сложные отношения, заболел, мы сдружились снова, и я посвятил Роберту эти стихи, успев прочитать их ему.

«Все больше, больше моей маме лет…»