Окно выходит в белые деревья...

Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили
                                            душа в душу
под звуки собственных имен.
Они в божественном начале,
не предвещающем конца,
так упоительно звучали
в метро,
                в общагах,
                                     у костра.
Встречали нас в таком восторге
в Москве ветровки, гимнастерки
и джинсы рваные в Нью-Йорке,
где ждали тоже перемен
веснушки,
                    как глаза колен.

В стихах был свежий привкус утра,

а имена гремели столь
неразлучаемо, как будто
свободы сдвоенный пароль.
Но та свобода двух мальчишек
была,
             чтоб не был в ней излишек,
под взглядами не снятых с вышек
гулаговских прожекторов.
Сдирали со щитов афиши.
Стучали кулачищем свыше.
Шуршали в уши словно мыши:
«Вы будьте, хлопчики, потише.
Не наломайте лишних дров!»
Мы их ломали непрерывно,
и как там с нами ни воюй,
во многом были мы наивны,
но так раскованно порывны,
словно рискованные рифмы
с губ, где не высох поцелуй.
А помнишь, вышли мы от Гии
Данелия —
                     совсем другие,
чем иногда теперь,
                                        когда…
Забудем…
                Главное — тогда.
Итак, мы вышли в ночь.
                                       От Гии.
Она была так молода,
и ей, как нам, тогда хотелось
в какую-нибудь завертелость,
и безо всякого стыда.
Да и нечисты все стыды,
когда здесь Чистые пруды.
Андрей всегда шел «на авось»,
но, чтобы нам с народом слиться,
найти в ту ночь во всей столице
ни девушки не удалось.
Мы подзавяли…
                         Шли устало,
но приключенье не настало,
Шла «Аннушка» неутомимо,
и кто-то — вроде сам трамвай,
такой сверкающий и красный,
поняв, что поиск наш — напрасный,
нам прохрипел: «Ребя, — давай!».
«Андрей, догоним, — и на хвост!» —
я предложил.
                          Ответ был прост,
тем более что нам Булгаков
отеческих не сделал знаков,
поскольку «Аннушка» была
трамваем тем под буквой «А».

И понеслись мы

                                  через рельсы,
как от пожара погорельцы,
и, словно он штаны прожег,
синхронно сделали прыжок.
Вдруг —
                  так, что слышать мог Урал,
гимн репродуктор заиграл!!!

Как жаль, что нас не видел Гия,

когда, одетые вполне,
мы, как два мальчика нагие
на красном взмыленном коне,
тряслись под утро вместе с гимном
на том хвосте гостеприимном
в полупроснувшейся стране.
Потом, как водится в России,
в трамвай нас люди пригласили,
и «Три семерки» из горла
нам родина преподнесла.
Автобусники.
                     После смены.
С Марьиной Рощи.
                                    Джентльмены.
Сказали:
                  «Мы не за рулем.
Есть вобла.
                    Может, вобланем?»
Один, глядящий всех бодрей,
мне вдруг сказал:
                               «Ты ведь Андрей?»
А кореш в несколько мгновений
Андрея разглядел:
                                 «Евгений?»
Мы, распрощавшись,
                                        хохотали,
как мы с тобой друг другом стали.
А что случилось после с нами, —
наверно, это мы не сами.

Мы сами —

                   это только те
у «Аннушки»,
                        на том хвосте…

15 февраля 2005

ПОЭТ И СВЯЩЕННИК

Памяти Папы Римского