Окраина

В последний раз сверкнула на секунду кучка зажигалок, прошуршали венские плащи. Дядя, бывший лавочник, поменялся местами с теткой, а вернее, двоюродной сестрой обоих юношей. Чувствуя на себе испытующий взгляд общих предков за стеклом, она прошептала с виноватым выражением:

— Я буду ему напоминать…

Хрустит под ногами снег на улице. Франтишек с братом словно покачиваются в сетях огней. Светятся окна домов, светятся елочные украшения, светят уличные фонари…

— А все потому, что явились мы не в сочельник!

Брат не понял.

— Потому что на второй день рождества с колядками не ходят!

— Ах да! — засмеялся брат. — Так и есть, ха-ха!

И он запел:

Я с колядкою иду,
поскользнулся я на льду,
тут собаки набежали
и колядки все сожрали…

Хруст снега прекратился — братья остановились, посмотрели друг на друга. И, вдруг расхохотавшись, повторили хором:

Тут собаки набежали
и колядки все сожрали!

Домой ехали в отличном настроении.

Однако мать не разделила их шутливости; она сердито отрезала:

— Главное, спекулировать не забыл, хоть и рабочий!

Младший брат, сидя у печки-бидона, на которой проступили раскаленные буквы «MOLKEREI», бросил:

— Ловкий человек нигде не пропадет…

А средний, которому, как видно, не удастся закончить обучение в Праге, дополнил:

— А работящие руки любому режиму нужны…

Но мать не слышит их поддразнивания. Ее поглощают другие заботы. В печке гудит пламя. Все молча уставились на бывший молочный бидон. Потом мать кладет руку на плечо отца:

— Хотела бы я знать, что мы теперь, вдвоем-то, будем с этой стройкой делать?

3

После не слишком удачного визита в дом, который караулит безобразный голубь, Франтишек перестал строить иллюзии насчет девицы с раскосыми глазами. Он перестал верить в чудодейственную силу подаренных цветов, перестал верить в чудодейственную силу инженерского диплома. Цветы может дарить каждый, а инженеров, что ни год, сотнями выпускают институты.

Постепенно Франтишек доходит до мысли, что его вклад в будущую семейную жизнь — иной альтернативы он никогда не допускал — не представляет собой ничего выдающегося; какой есть, такой и есть, и ничего тут особенного нет.

Встречаются они теперь мало; но если принять в соображение каникулы и ту партию, которую Франтишек отзванивает в общем хоре молотков о кирпичи, да вдобавок последний год в институте, то не следует еще делать никаких заключений из того факта, что встречи с девицей стали редки. Так же как и из того, что теперь их встречи больше посвящены учебным делам. Осведомив друг друга о том, как прошли экзамены или зачеты, сколько прочитано учебной литературы и сколько, наоборот, еще не прочитано, оба, разом вздохнув, расходятся.

Оба утомлены стереотипными разговорами, но у них достаточно чувства юмора, чтобы развлекаться, открывая законы стереотипа. Вот с законом инерции, подчиняясь которому они звонят друг другу и ездят гулять на окраины Праги, дело обстоит труднее. Они боятся неодушевленных предметов. Боятся, что, если на другом конце провода не отзовется близкий, знакомый голос, телефон потеряет смысл и будет передавать одни дурные вести. Они страшатся маленьких пустых окошек, за которыми могут оказаться пустые кухни, голые комнаты. Кафе, переполненные чужими людьми, наводят на них ужас. И причина всему этому та, что ведь телефон-то изобрели специально для того, чтобы связывать Франтишка и девушку с раскосыми глазами, и новые районы, где дома украшены орнаментом, строят только для того, чтоб в один прекрасный день эти двое нашли среди однообразной череды свой дом.

Но никто не снимает с них бремя — принять решение на все последующие дни, недели, месяцы и годы. Вот в чем трудность. Поэтому они придерживаются общепринятых правил общения, а Франтишек старается объяснить неудачу своего тогдашнего позднего визита наименее болезненным для себя образом.