Окруженные тьмой

Ах да, у них же пистолеты. Только толку от этих пистолетов, как от козла молока. Не стреляют почему-то…

— Я кому сказала! Стволы на землю! Быстро!

— Интеллигентный подход, сразу видно работника полиции, — кисло улыбнулся Валера. — Все так чинно, благородно. А ты, Шурик, что скажешь?

А что он должен сказать? Ему эта история надоела хуже горькой редьки. Не хотелось признаваться, но появлению Женевьев он был рад. Или даже так — очень рад. Не хватало еще, чтобы Валера все испортил.

— Бросай ствол, — внушительно сказал Саша. — Я ее знаю, она бешеная. Будешь дергаться, она из тебя чайное ситечко сделает.

Валера пожал плечами. Он, значит, отдаст пистолет, а они потом на пару из него будут делать мелкое ситечко для индийского чая. Но Саша так не думал. Во-первых, он все-таки полицейский, то есть худо-бедно должен законы соблюдать. А, во-вторых, Женевьев велела положить пистолеты им обоим. Вот он сейчас медленно кладет его на землю — пусть то же самое сделает и Валера.

Валера сопротивляться не стал, положил пистолет на землю, подтолкнул его ногой к Женевьев. То же проделал со своим пистолетом и Саша. Она, не сводя глаз с парней, подобрала оба ствола.

— А теперь ты назад, а Саша — ко мне!

Ну, что сказать, Сашок. Шустрая у тебя баба...

— Пошел вон, — Женевьев выражалась кратко, но энергично.

Валера удивился: это они ему? Боже мой, как все это грубо и неженственно. Совершено непонятно, чем он заслужил такое отношение. А, впрочем, если они настаивают, то пожалуйста, он исчезнет, проливая горькие слезы, отправится в скит, в монашество, возможно, даже примет схиму…

— Хватит болтать, — Женевьев, которая сначала только нервничала, начала уже злиться.

— Ухожу, друзья мои, ухожу… Ариведерчи, оревуар и бон апети! Уверен, мы еще встретимся.

И походкой чуть более небрежной, чем требовали обстоятельства, Валера двинулся прочь с пустыря. Женевьев и Саша проводили его долгим взглядом и только после этого выдохнули: наконец, свободно.

— Вежливый какой стал, — сказала Женевьев.

— Будешь вежливым, когда в тебя из пистолета целятся, — хмуро отвечал капитан.

Однако, несмотря на счастливый исход всего дела, что-то явно беспокоило девушку. Некоторое время она крепилась, но все-таки не выдержала и спросила:

— Как думаешь, он еще придет?

Капитан оглядел окрестности и пожал плечами. Мир вокруг стоял пустой и притихший, но в нем появилось что-то лишнее, тревожное...

Глава пятая. Наследие бога Индры

 Домой Женевьев с капитаном возвращались на троллейбусе. Народу было мало, в открытое окно врывался неясный городской шум, в дальнем конце салона тихо скандалили две старушки.

Можно было, конечно, доехать и на такси — черт с ними, с деньгами, но Женевьев опять захотела на троллейбусе. Романтика, сказала. И какой же русский не любит, сказала. На такси я и во Франции могу, сказала. В общем, загадочная французская душа потребовала троллейбуса — и русская душа вежливо уступила требованию гостьи.

Пока ехали, Саша попросил отдать ему пистолеты.

— Оба? — спросила Женевьев.

— Все, — отвечал капитан, — весь цейхгауз[5] сдавай.

Та неожиданно заупрямилась. Говорила, что это трофеи, что получены они в честном бою. Пришлось даже припугнуть строптивую француженку. Отдай, сказал капитан, стволы, если не хочешь проблем на свою… ну, будем считать, что голову.

Женевьев вспыхнула, посмотрела с упреком, но без слов отдала оба — и Сашин, и михеевский. Однако капитан не унимался, требовал, чтобы и свой отдала. Женевьев сверкнула зелеными глазами: какой свой, нет у нее пистолета. А из чего же, простите, она в Валеру целилась? Ах, в Валеру — так это пугач. Ненастоящий. Звук дает, а стрелять не может.

И в самом деле оказался пугач — черный, блестящий, красивый. Повертев его в руках, Саша смилостивился: ладно, владей. Мало ли, как дальше дело пойдет. С пугачом все-таки лучше, чем без пугача. Главное, не нервничать без особой нужды и не пугачить из него налево и направо.

— Какие нервы, я же полицейский, — напомнила Женевьев. — У меня подготовка, я даже террористов могу ловить.

Насчет террористов капитан ничего не скажет, ловите сколько влезет, а вот в историю с Валерой впуталась она совершенно напрасно. Раньше Валера мстил ему одному, а теперь и за Женевьев возьмется. Да, да, он знает, что она не боится. Зато он боится — за нее. Сидела бы дома, и ничего бы не случилось.

— Если бы я дома сидела, он бы тебя убил...

Саша только плечами пожал: ну, и убил бы. У них профессия такая, время от времени убивают. А, может, и не убил бы — кому он, капитан, вообще нужен?

— Мне нужен.

Она сказала это так серьезно, что Саша поежился. О господи, как же все неуклюже… Капитан отвел взгляд, заговорил, не глядя на нее. Жень, сказал, ты хорошая девчонка и очень мне нравишься. Только весь этот праздник жизни плохо кончится. Ты молодая красивая иностранка, а я — бедный никчемный лузер. Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — сказала Женевьев, наморщила лоб, вспоминая. — Лузер... Как это по-вашему? Это... Это... Вспомнила! Лох помятый.