Окутанная тьмой (СИ)

Кин нехотя, без какого-либо интереса и азарта прошелся по всему первому этажу, с неким разочарованием отмечая, что Акихико та еще свинья, ведь Кин, в свою очередь, любил порядок, чистоту, когда все лежит на своих местах, и чтобы найти ту или иную вещь хватает секунды. Второй этаж так же пустовал, поражая мысли мальчика своим минимализмом, в комнатах были только самые важные, необходимые вещи — кровать, стол, стул, диван и прочее. Никаких мелких статуэток, придающих немного уюта, роскоши, тишины, умиротворения и душевного спокойствия — здесь будто никто и не жил вовсе, по крайней мере, Кин не смог бы жить в таких условиях. Он сам по себе любил человеческую одежду, их украшения — перстни с дорогими камнями, запонки, цепочки — ему это нравилось, и он любил красиво, дорого и роскошно обставленные дома. Любил шелковые шуршащие простыни, любил фарфоровые вазы, редкие книги, реликвии, которые однозначно были старше его. Он любил многое, связанное с людьми и не отрицал этого, вот только он и не скрывал своей неприязни к самим людям.

Кин долго и упрямо плутал по дому в поиске своего «дяди», вдыхая, впитывая в себя и одежду этот душный воздух, запах старых, раритетных, годами, а может и столетиями, нетронутых вещей — чей-то портрет, старая книга в кожаной, потрепанной обложке, катана на старом деревянном комоде. На одном столе, видимо, в комнате самого Акихико, Кин, на удивление для себя, обнаружил цветы — темно-алые розы, выращенные с семян, рядом с ними стоял полупустой графин и стакан со свежей, недавно замененной водой. Это Кина сильно удивило и параллельно дало надежду, что «дядя» все же живет здесь, и его просто на просто не бросили в пустом доме, где он остался совершенно один.

Кин так же тихо, уже порядком уставший от безрезультатного хождения по дому, где Акихико, похоже, пока что не было, присел на кресло у потухшего камина, буравя взглядом то обгорелые дрова, все же Акихико любил некий уют, пускай и не умел его толком создавать, то на портрет самого Жнеца, криво висящий на ржавом гвозде. Кин криво улыбнулся, понимая, видя и прекрасно различая, что их глаза смотрят с тем же раздражением, укором, насмешкой над другими, что их губы изогнуты в похожих, слишком похожих, надменных, самодовольных ухмылках. Кин до сих пор чувствовал нечто схожее в их лицах, быть может, они и вправду родственные души, хотя, что может быть общего у пятилетнего мальчика и почти взрослого, пятнадцатилетнего парня — ничего кроме неприязни, ненависти и боли.

Ничем не рушимая тишина, царящая во всем доме, поддерживающая ту идиллию, ведущую прямиком к крепкому сну, разрезал, будто острым лезвием, пронзительный женский визг, идущий откуда-то снизу, слегка приглушенный тонкими стенами подвала. Кин испуганно вздрогнул от неожиданности, резко открыл глаза, оглядываясь, полагая, что ему, возможно, все это показалось спросонья, но тут, будто подтверждая, возвращая его в реальность, этот крик повторился, став еще истошней, пронзительней. И Кин, наверное, мог бы посочувствовать этой девушке, попавшей в цепкие когти Жнеца, ведь она кричала так душераздирающе, что остаться равнодушным, казалось, невозможно — вот только детское, зачерствевшее сердце не дрогнуло, не сжалось от боли, он вообще не испытал никакого сочувствия к девушке, которая так надрывалась и мучилась там. Кин раньше никогда не видел Акихико, да и сам Жнец, наверное, видел его только младенцем, в день его крестин, так что можно сказать, что мальчик волновался и переживал. Кин вполне мог бы испугаться и разочароваться в своем дальнем родственнике, вот только этого не случилось, он не видел в этом смысла. Для своего возраста мальчик и сам был достаточно жесток, он тоже ненавидел, он тоже страдал, и даже после того, как Анастейша умерла, просто сгорев заживо, эти чувства, крепко опутавшие сердце Кина, не отпускали его — он стал ненавидеть и презирать своих родителей, хотя делал это не в открытую. Хотя он и был уверен, что будь они немного внимательнее к нему, если бы они были рядом с ним чаще, если бы заботились о нем еще трепетнее, если бы любили его сильнее, то, несомненно, он любил бы их в ответ. Но повода любить их уже не было.

Кин с полным безразличием в глазах посмотрел на дверь, ведущую вниз, в подвал и, легко пожав плечами, не видя в этом никакой опасности, подошел к ней. Сомневаться в том, что это именно Акихико развлекается, скрашивает свои «серые» будни, было невозможно. Все тише ступая по ступенькам, Кин все сильнее убеждался, что они похожи, чем-то, но похожи — Кин был уверен, что и сам, благодаря такому воспитанию, мог бы мучить людей так же жестоко, чтобы они кричали так же истошно, заставляя и морщиться от громкости, и наслаждаться одновременно.