Окутанная тьмой (СИ)

— Чёртов сад, как я его ненавижу! Где выход? — Кин мутным взглядом осмотрелся вокруг, желая побыстрее выбраться отсюда, но всё плыло, сливаясь в одну неразборчивую спираль. Куклы с такими же пустыми, пугающими глазами теперь казались на одно лицо, он просто не мог их различить, отличить друг от друга, точно так же, как не мог разобрать цвета их платьев и цветов — настолько всё было хреново. Тихо шикнув, стиснув зубы, Жнец поплёлся вперед, чувствуя как шея, с так и оставшимися там следами клыков Хартфилии, горит, вызывая то дрожь по коже, то невыносимый жар, заставляя дрожащими пальцами расстёгивать верхние пуговицы рубашки, чуть ли не отрывая их. Кин бы и мог уже давно закончить все свои мучения, забыть о них, с радостью и неописуемым восторгом забрав несколько душ тех девушек, которые уже больше трёх часов шныряют по особняку, с интересом заглядывая в каждый угол, мог бы, — но не стал. Кин искренне полагал, что Люси вряд ли заявится сюда — к предателю, — вряд ли вообще вспомнит, что было тогда, вряд ли простит его, потому он решился наказать себя сам, выбрав самое страшное и пугающее для себя. Души давно были готовы, целых пять, были уже и возможности с остервенением замахнуться на них косой, обращая в безмолвных кукол, пополняя коллекцию Акихико. Но что-то внутри настойчиво шептало помучить себя ещё немного, ведь он это заслужил, и пока Кин борется сам с собой, не собираясь возвращаться, безрезультатно плутая по дорожкам сада, — он боится, что, вернувшись в дом, не сдержится и сорвётся, закончит устроенную для себя проверку, это наказание.

— Кто ж тебя так потрепал-то, а, малой? — в ушах пронзительно зазвенело, вновь заставляя морщиться, хвататься руками за голову, зарываясь пальцами в волосы, пытаться как-то заглушить, прекратить этот шум. Но, не смотря на это, Кин обернулся, тем же мутным, ничего не понимающим взглядом вглядываясь в силуэт перед собой — он был до боли знаком, собственно, как и этот голос, это насмешливое обращение. — Эй, малой, ты меня вообще видишь? — Акихико сузил глаза и для небольшой проверки помахал рукой прямо перед лицом родственника — реакции как таковой не последовало, взгляд Кина был просто в никуда.

— Акихико, да? Зачем явился, тебя, чтоб ты знал, здесь давно не ждут, — Кин развернулся и, приложив ладонь к виску, устало поплёлся подальше. Почему-то именно сейчас разговаривать вроде как с близким другом, почти братом, с которым были вполне сносные отношения, он не хотел, хотя и радовался, что тот, наконец, объявился — блудный родственничек. Кин для себя просто понимал, что не хочет, чтобы тот видел его слабость, видел, до чего может довести обычная привязанность к кому-то, желание наказать, почувствовать, прочувствовать на себе принесённую кому-то боль.

— Это вообще-то всё ещё мой дом, малой, а разговор не окончен, так что стой. И не ври, что не рад меня видеть. Поверь, я знаю, что происходит, знаю, что творится на низу, из-за чего ты такой нервный, из-за чего сейчас выглядишь так погано, но я не могу понять, на кой чёрт тебе это надо? Ты же Кин, тот демон, который всегда и всех ненавидел, презирал за подобные слабости, был готов легко убить. Что же изменилось в тебе, пока меня не было рядом, а, малой? — Акихико, откинув край плаща в сторону, присел на каменный забор, насильно заставляя Кина сесть рядом — тот почти и не сопротивлялся, просто выбился из сил. Сказать, что Акихико был удивлён такими переменами — ничего не сказать, да, он знал, что Кин исправно продолжает видеться и общаться с Люси, что он верно охраняет Лейлу и, вообще, слишком много времени проводит изучая человеческие чувства. Но он и подумать не мог, что тот Кин — гадкий мальчишка с самодовольной ухмылкой и такими пронзительными глазами — так быстро и бесследно исчезнет, оставляя после себя только милого, ранимого мальчика с такими большими, наивными, чёрными глазами. Акихико, пожалуй, был первым, кто разглядел его таким искренним, но вот разбивать его маску тогда он не посчитал нужным — такие наивные и светлые демоны, как правило, долго не живут, находя свою смерть в своих же собственных слабостях. Так и Кин мог бы закончить свою историю, и в какой-то мере Акихико и не жалел, что не попытался изменить его тогда, вбить в детскую голову правильное — он бы не дожил до своих лет, если бы был добрым. Но сейчас видеть перемены на его лице, в глазах, характере и душе было приятно — теперь Акихико не был единственным, кто поддался Хартфилии, становясь достойным, Кин теперь стремится к такому же результату. Может не так успешно, открыто, быстро, но он старается и это видно — и эта боль, оставшаяся после укуса, наверняка не даёт ему сожалеть, он продолжает упрямо считать, что всё сделал правильно.