Окутанная тьмой (СИ)

— И как вас понимать, Полюшка-сама? — злостно выплюнул Рэдфокс, стиснув зубы, явно сдерживаясь, ведь сорваться, пойти на поводу своих чувств в такой ситуации было слишком просто — Люси криво усмехнулась. Она понимала, что Целительница заварила эту кашу, но сейчас, просто отчаявшись, просто больше не выдержав упрёков совести, она просит помощи — это не глупо, не эгоистично, это теперь необходимо. Хотя волноваться о таких последствиях стоило намного раньше, когда она и сама могла повлиять на это, могла что-то изменить — в ответ женщина только плотно сомкнула губы, зажмурила глаза. Она и сама понимала, что всё заслужено, что это только её вина, и Гажил вправе винить её, упрекать в том, что она сотворила, точнее в том, что не смогла предотвратить. — Вы можете помочь? — пыл драгонслеера быстро остыл, не оставив и следа после былой злости, ненависти, презрения к слабости Целительницы. Теперь он смотрел не осуждающе, а с надеждой, он, быть может, и переживёт — замкнётся в себе, уйдёт с головой в работу, но не даст чувствам вырваться наружу, — он переживёт, а вот Леви. За неё он волновался в разы сильнее, ведь кто, как не мать будет молиться за своего ребёнка, обращаться к богу, не спать ночами, хватать каждое проведённое вместе с ним мгновение, живя с вечным страхом, что завтра просто не наступит. Она будет плакать по ночам, в редких, нерегулярных снах она будет видеть кошмары, она будет готова тратить кучу денег, которые ничего не дадут, но так не потеряет надежду. — Можете? — Полюшка молчала, потому как, в отличие от Рэдфокса, ясно смотрела на мир и осознавала, что против такого она бессильна — все травы, настои, лекарства, созданные ею, ничего не изменят, она ничем не сможет помочь.

— Думаю, что я смогу всё исправить. Но вопрос лишь в том, а позволишь ли ты мне это сделать, Гажил? — Хартфилия резко развернулась, поднимая теперь чёрно-красные глаза, видя, как испуганно вздрогнул Рэдфокс, отводя взгляд в сторону — Люси чувствовала явное сомнение, противоречие в его душе, он боялся сделать ещё хуже. Но вот перед глазами у Гажила вновь всплывала улыбка Леви, когда она в очередной раз что-то легко и нежно лепетала ему на ухо, выбирая имя для сына — он любил видеть её такой счастливой, радостной. Вот только стоит рассказать ей, стоит только ей узнать правду, и Гажил знает, что случиться — Леви будет улыбаться, делая вид, что всё хорошо, что она в порядке, однако будет тихо плакать по ночам в подушку, скулить от боли, закусывать до крови губы, проклиная всех в несчастье своего малыша. И утром, приведя себя в порядок, она наденет на лицо маску, вновь будет пытаться казаться сильной, вновь будет бороться, уже толком и не замечая, как жизнь, веселье, радость в ней, в её глазах и сердце исчезают, тухнут. Вскоре останется только кукла, только оболочка, стержень в которой не выдержал и сломался — Гажил не хотел такого. Он мечтал о счастливой семье, именно о такой хрупкой жене, которую бы защищал, был для неё опорой, и о ребёнке, таком долгожданном и родном.

— Я позволяю тебе. Этот ребёнок самое дорогое, что есть и вообще существует для меня и Леви. Думаешь, что мы сможем жить, так же радостно улыбаясь, когда он будет каждый день страдать от непонимания окружающих? Нет, я может и вытерпел бы, переборол боль, но я слишком боюсь за Леви, чтобы рисковать так, понимаешь? — Люси до сих пор понимала лишь одно — он по-прежнему не доверяет ей, он просто видит в ней надежду на спасение своей семьи, и только идиот упустит такой шанс. Хартфилия только кивнула — она сделает всё, что возможно, всё, что в её силах, но суть лишь в том, что её возможности безграничны, почти безграничны, и всё, что она захочет может исполниться, стоит ей только пожелать.

— Мудро, Гажил, это чертовски мудро. Вот только не вздумай жалеть потом об этом, — Люси, сжав в кулак дрожащие пальцы, сунула руки в карманы, направляясь в дом — всё же разговор уже окончен. Всё, что так волновало и из-за чего болело сердце, более-менее они обсудили, разобрали, кто и в чём виновен, и нашли выход — теперь нужно было переговорить с Райто. Он ведь тоже не был виноват во всём, что случилось, никто не был виноват — только Люси, ведь все принесённые в жертву воспоминания, друзья, прошлое так и не дали ей желаемого покоя, тишины, мирного существования. Всё равно сердце болело, душа ныла, и чтобы как-то вернуться в те дни, где что-то, хоть немного, но было иначе, рукой вновь нащупывала в заднем кармане джинс потрёпанную пачку сигарет. Точно такие же, как и у Грея, она их никогда не меняла, прекрасно зная, что только этот запах, в чём-то даже особенной, сможет подарить ей мгновение лёгкости, хотя лучше и не становилось. Просто воспоминания, давно заледеневшие, оттаивали, просыпались, начиная беспорядочно мельтешить перед затуманенными глазами. От этого было и боль, и радостно, — но, по крайней мере, Люси всё устраивало, ведь она могла убедиться, почувствовать, что всё ещё жива.