Окутанная тьмой (СИ)

— Пошли уже, а то пёс с голода быстрей помрёт, чем вы нарадуетесь, — Люси исподлобья взглянула на Гажила — он на неё, но тут же отвернулся. Да, он испытывал что-то странное, но это была не ненависть, не презрение, не жалость, не страх — это была самая обычная ревность. Ведь Хартфилия теперь общается и контактирует с Леви, с их ребёнком чаще, чем он сам, и это не могло не раздражать его, не злить. Это чувство вызывало как смех, улыбку, так и уважение, ведь он всё же дорожил Леви, их семьёй и ребёнком, он нуждался в их внимании, в улыбке жены, в её маленькой ладошке в своей руке. Это было достойно уважения, ведь чувство, испытываемое им, было не что иное, как самая настоящая, ничем не затмеваемая любовь.

— Отнесите всё это в дом пока, а нам с Люси есть о чём поговорить, — Гажил понятливо кивнул, наглухо закрыв за собой и тремя волшебницами дверь хижины, позволяя Целительнице и Хартфилии остаться наедине и обсудить что-то между собой, без свидетелей. Люси без особого интереса опёрлась руками на деревянный забор, ожидая пока женщина отвлечётся от стирки грязно-серых тряпок от засохших тёмно-багровых пятен и сама заговорит — Люси этот разговор почти не волновал, ровно до того момента, как стоило вспомнить Леви. — Ты ведь тоже заметила это, верно? С твоим взглядом сложно было бы упустить это из виду, — женщина, подняв уже серьёзные, красные глаза, глубоко вздохнула, отряхнув руки и от досады поджав губы, когда разглядела на лице Хартфилии лишь тень едва заметной ухмылки.

— Как странно, Полюшка-сама, я ведь хотела обсудить с вами этот же вопрос. Так позвольте спросить: какого чёрта вы ничего не делаете, почему вы даже не пытались ничего сделать, только-только узнав о проблемах связанных с их ребёнком? Вы ведь и сами видите, как они радуются, как ждут, уже считают дни до его появления, а тут их ожидает такой «сюрприз»! Ну же, Полюшка-сама, скажите хотя бы что-то в своё оправдание, — лицо женщины потемнело, на лбу появилось ещё больше морщин, она задумалась: то ли пытаясь просто собраться с мыслями и рассказать правду, то ли просто желая придумать очередную жалкую отговорку, которая должна была её оправдать.

— Я пыталась, я правда пыталась, — сквозь набежавшие слёзы, выдавила из себя Целительница, поспешно вытирая свою временную слабость рукавом свободной, белой рубашки. — Когда я только узнала, что ребёнок болен, я долго и усердно пыталась найти средство, чтобы искоренить эту проблему, однако все предпринятые мною меры были впустую. Лучше так и не стало, сама себе я дарила ложную надежду, внушая, что ещё есть время, что я вылечу её малыша, что он родится здоровым, но видно не судьба, — женщина тяжело вздохнула, горько усмехаясь, опустила голову, вновь принимаясь за тряпки.

— Не судьба, значит? Теперь это так называется, да? И как вы, разрешите спросить, после посмотрите в глаза Леви и Гажила, когда они узнают что их ребёнок — долгожданный первенец, — родился практически слепым? Как скажете об этом, они ведь доверяют вам намного больше, они доверили вам своего ребёнка, они радуются, они счастливы, так кто дал вам право портить им жизнь? Даже сейчас, какого чёрта происходит? К чему вы это говорите так просто — знаете ведь, что Гажил всё слышит, его способности позволяют, он ведь скоро придёт сюда, не выдержит и придёт? Неужели вам настолько не хватает смелости, чтобы, наконец, признать свою ошибку? — Люси умолкла, чувствуя некое отвращения как к слабости, почти бесхарактерности Целительницы, так и к себе за то, что наговорила столько лишнего. Но вдоволь позлиться, попроклинать саму себя ей не дал скрип двери — Хартфилия прекрасно знала, кто сейчас стоит за её спиной, бросая ненавистные взгляды.