Окутанная тьмой (СИ)

Светло-голубой огонь, знаменующий человеческие души Лисанны и Джувии, ещё видится пронзительными глазами Люси, — легко, уже почти незаметно, но он ещё различим среди переулка и домов. Хартфилия убеждается, что рядом с девушками нет ничего опасного и подозрительного, после чего со спокойной душой идёт прямо, чувствуя смешанный со сладкими цветочными духами так и не перебитый запах гнили. Она ощущает его среди множества других и недовольно сплёвывает в сторону, чувствуя эту гадкую горечь на языке. Злость возрастает от осознания, что эта падаль и не пытается скрываться, не боится её, не ожидает мести, так свободно, без задней мысли, шастая по городу, даже не вникая в суть их неясной цели. Хартфилия ускоряется, не в силах держась себя в руках, под контролем, неощутимо для самой себя впиваясь когтями в кожу ладоней. Предчувствие скорой расплаты заставляет кровь в венах вспыхивать огнём, и злобная насмешливая улыбка, что, мол, не с той связались, не сходит с губ, — Люси не простит, не сможет сделать этого, никогда и ни при каких обстоятельствах. Ей становится совершенно всё равно, как страшно и ужасно она выглядит сейчас, что совершенно не похожа на саму себя, ведь это будет месть — за честь Кина, за его несбывшиеся мечты, за отобранную жизнь, за всего него. За последнюю предсмертную улыбку, за его помутневшие бездонные глаза, за его доверчиво-детскую натуру, спрятанную за крепкой, но давно сорванной маской. За нарушенное обещание, данное ему.

Люси закрывает глаза и стискивает зубы, слыша едва уловимые слова и чувствуя всем своим существом такой насмешливый, лживо-заботливый взгляд откуда-то сверху. Нервы предательски не выдерживают, и ненависть, обычная неприязнь к этому ангелу, зародившиеся с самой первой их встречи, не дают возможности контролировать себя. Люси ведёт себя до неузнаваемости резко, необдуманно, совсем как тот слишком импульсивный мальчишка, без расчёта и плана, просто импровизируя, — призывает косу и исчезает, за доли секунды находя именно ту крышу, где, совсем незаинтересованно ею и происходящим, стоит она. Лезвие опасно близко находится у тонкой шеи, но Амэтерэзу не двигается, ведёт себя слишком спокойно и хладнокровно, отталкивая лезвие от себя кончиком пальца на несколько сантиметров. Она, пробыв с Хартфилией всего ничего, уже поняла, что та, конечно, может быть жестокой, безжалостной, кровожадной, безумной и пугающей, но только с врагами, с ней. Но вот рядом с любимыми и дорогими людьми всё это теряется, исчезает бесследно, — и нрав дикой непокорной львицы укрощается, Хартфилия становится обычным котёнком, который ищет везде и во всём защиту и поддержку. Только с ними, из других миров, она может быть такой и не боится показать ту часть себя, которую ненавидит и презирает всей душой, потому что все они такие же. Во всех есть часть, где в клетке долго и мучительно томится внутренний зверь, заключённый в железные цепи и ошейник, — он ждёт своего часа и дожидается.

— Давно не виделись, Люси, — сдержано, как давняя подруга, проговаривает девушка, лишь единожды бросив косой, рассеянный взгляд на острое лезвие, так и оставшееся на том расстоянии, куда она его отвела от своей вены. Хартфилия только удивлённо вздрагивает, с трудом узнавая в этой девушке того упрямого ангела, когда-то перешедшего ей путь и слишком жестоко предавшего её. Люси не может сказать точно, что больше не злиться на неё, но в груди что-то болезненно смещается, и перед глазами предстаёт истерзанное, израненное не детской битвой личико Венди, её ужасные раны и выбор, который в тот момент сделала она, эта посланница небес, выводя из себя даже сейчас. Вот только что-то болезненное, тяжёлое, непосильное прослеживается в тёмных глазах и этих бледных, слишком резких чертах лица.

— Почему ты здесь? Мы с тобой не подруги, поэтому не забывай, что в любой момент могу убить тебя. Однако ты всё равно появляешься рядом, как назло, — Люси пытается улыбнуться злобно, но губы дрожат, как и руки, а всем телом овладевает сковывающий страх и неожиданное понимание, что она делает, собирается сделать что-то не так, думает не о том. И во всём виновата эта ангельская аура, так стремящаяся разделить Люси на две части, собранные так нелепо в одном теле, — мёртвая душа демона и живые людские воспоминания, не дающие ей возможность стать полноценным порождением тьмы, держащие её здесь всем, чем только можно.