Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— Мой дневник в те годы преобразуется в записные книжки режиссера, я все чаще пишу заметки о профессии: «9 декабря. Самое главное в любом искусстве — это глубина и степень познания. Через свою специфику. 6 февраля. Крепнет сознание, что театр такой какой задумывался немыслим. Кваша подминает все под свои желания. Козаков под свои и т. д. Регулировать эти желания трудно. Наконец начинается мелкое предательство и хамство. С одной стороны кандидаты — неуверенные в себе, иногда неспособные или нераскрытые, иногда зажатые, и во всяком случае такие, что на них невозможно строить репертуар. С другой стороны „старики“. Одни самодовольны в своей заштампованности, другие уже пребывают в такой стадии ощущения своей незаменимости и т. д., что отдача себя делу уже отсутствует. А мне надоело. Я не верю им. Я уже начинаю не верить себе. Поглядим».

— В 1961 году прошло первое восстановление спектакля «Вечно живые». Узнав об этом, я поняла, что вы хотели еще раз поднять их всех в бой.

— 22 апреля я написал: «Спектакль „Два цвета“. Идет уже 4 года, но все еще живой. Очевидно верно замешан. Всё на человеческой основе. Любовь, страх, ненависть, пустота и т. д. Кваша очень культивирует героическое в себе в ущерб характеру. Выпирает его вкус. Дурной. Но моменты целомудрия хорошие. Фомичева в себе. Для роли <…> — не то самочувствие физическое. Она должна заполнять собой сцену, юмором, движением, взглядами и т. д. Земляникин — весь в характерности. Здесь перебор. Много играет пьяного. Гусев — очень благополучный. Нет II^го плана забот, неудач и т. д.».

— Вы чрезвычайно спешите записать это все, почерк летит, даже второго плана написано римскими цифрами, чего грамотный человек не сделает в простой фразе, разве что голова переполнена параллельными заботами.

— Я начинал не только понимать, а плечами, кожей ощущать ответственность. Режиссер берет на себя ответственность не за спектакль — за жизнь актера, за стены театра. Он перестает принадлежать себе. В центре его жизни — другие.

«Фролов еще зажат. Нет полета и легкости в выражении мысли. Нет адвокатской профессиональности.

Рашевская чуть-чуть продвинулась, но физически себя никак не распределяет. Нашла легкомыслие, но этого мало. Нужно еще и „тоска по лучшему“.

Ардов никакой. Ничего не нашел, ни во внешнем облике, ни внутри — психолога Соколова в характерности, но не более.

Сергачев серьезный — надо подсказать интересную сверхзадачу.

Покровская энергична, с юмором, но не самостоятельна. Главное ей — раскрыть свое, свою индивидуальность (годом позже, напомню, они поженятся — раскрылась ли в этом ее индивидуальность? — Е. Ч.).

Евстигнеев все хорошо, но успокоенно, не остро. Хорошо стал Давыдов.

Тульчинский — переход неоправдан.

Десницкий очень непохожий.

Щербаков — (речь) и <нрзб.> в широте и не в крике.

Хр<…>кин и Попов — формальны, исполнительны (неинтересны). Дорошина — нетрогательна, т. к. не всерьез обстоятельства.

Общий недостаток — физика. Отрыв словесного действия от физического. Это главное. (Станиславский через толстое стекло.) Спектакль заделан именно в таких связях, и где это сохранилось и взято на вооружение, там рост.

Очень все грязно — мизансцены спутанны. Много отвлекающих мелочей. Много на самочувствии, на характерности —

2 мая. Кругом празднуют, а я в театре — мне неспокойно. Разгулялась постановочная часть. Распределили премии — и поднялось… Надо разбираться.

Л. В. — рассказывает о Козакове, Кваше — как „гнут“ свои права. Чистое дело строить трудно с эгоистами. Надо только не разочаровываться в принципах, а твердо стоять и быть самому примером. А эти дети интеллигентных родителей слишком умны, хитры и эгоистичны. Всё только для себя — ничего другим и делу. Наверное я тоже такой. Только уж очень связал себя делом. Поэтому уже не „свободен“. Надо постепенно, день за днем, через работу, через искусство воспитывать людей. Не пропускать ни малейших проявлений ячества, премьерства и т. д. Главное не падать духом!!»

— Я переписывала фразы из дневника, следуя за вашим почерком, дыша той же бумажной пылью, листая время «Современника» в прямом смысле своими руками. Для восприятия рукописных документов нужны железные нервы, скажу я вам, Олег Николаевич. Куда как проще листать книжку. Кто-то уже все за тебя сделал: прочитал, нарыдался или насмеялся вволю, выбрал, прокомментировал, убрал лишнее, типография все аккуратно похоронила в прекрасных досках переплета. А живой документ — архивное чудо, особенно если ты знаком с психографологией, это дает эффект, сравнимый с ударом.

— В те начальные шестидесятые началась и моя карьера драматурга. Началась неудачно: «20 мая. Прогнал „Чудотворную“. Первый раз по сути дела. Опустились руки. Жизнь не завязывается. Так как у меня положение автора пьесы, то думаю, что плохая пьеса, а думать дальше и работать уже не хочется. Так я режиссер — думаю, что не интересно решены сцены. Прорезываются Соколова, Тульчинский… Но все остальное удивительная беспомощность и неталантливость ребят».