Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— В программах «Современника» этого спектакля нет. Я листаю сборник, составленный прямо по гроссбухам дирекции: тут все артисты, все спектакли, все статьи в прессе… Вашей пьесы там нет.

— Она не получилась. Поставили «Без креста» как советскую трагедию. Я все записывал как чувствовал: «Крынкин, Ардов, Гусев, Сабинин (2^ая пол), Климова, Рашевская, Адоскин — совсем плохо… Галя Волчек совсем не занимается ролью и может прийти к краху. Фомичева бедно, хотя уже прорезывается. Бедна натура, бедна палитра. Следующая неделя — буду собирать спектакль. Музыка, перемены, шумы, костюмы, гримы и т. д. Надо делать концовки. Надо сделать текст в лит — окончательный. „Все делай…“ — и не охота… Проба современной трагедии — а студийцам вообщем то наплевать. И поэтому скучно».

— Они прекрасные актеры, они ваша семья — во всех смыслах слова. Но с момента провала всей затеи с идеей трагедии в советском театре я вижу новое: отчуждение, новый виток легендирования для газет, уход в любовь. Кстати, мне чрезвычайно нравится читать ваши микрорецензии на спектакли других театров.

— Я люблю смотреть спектакли. Я и тогда пошел в театр и записал: «2 июня. Посмотрел „Турандот“. Сейчас бы Вахтангов не разрешил бы этот спектакль. В фойе зрители сравнивают с „Голым королем“». Как не послушать, что говорят зрители в фойе? А наш трагический спектакль — другой — вышел 17 июня 1963-го. («Без креста» по мотивам повести В. Тендрякова «Чудотворная». Постановка О. Ефремова. Режиссер Г. Волчек. Художник В. Доррер.) Газета «Советская культура» дала заметку с чудовищным заголовком «Оптимизм истории». Потом, в 1967-м, записали радиоспектакль, я читал от автора и думал, что делать дальше.

* * *

А сейчас — самое трудное. Поворот, которого никто не заметил. Все будут удивляться, когда в 1970 году Ефремов уйдет из успешного, любимого публикой «Современника» во МХАТ. В прессе буря, вопросы, страсти, в труппе МХАТ брожение, мемуаристы оттачивают перья, а критики толкуют почти по-гамлетовски, будет или не будет, но правды не знает никто. А правда находится в одном дневниковом фрагменте 1962 года:

«С „Чудотворной“ — грустно, что основатели незаинтересованы в этой работе, которая должна быть программной на данном этапе. Трагедия! За такое количество лет впервые трагедия, на современную тему. Это принципиально.

Как вообще дальше жить и работать в „Современнике“ не знаю. Или появилось недоверие ко мне, или черезчур большое зазнайство, или наша система не годится, или существуют серьезные внутренние разногласия? Не нравится Кваша. Недоволен собой, находится в мерлихлюндии, и ничего не делает, чтоб из этого выйти. На словах винит себя. 16^го премьера — посмотрим, что получится. Это дни надо преодолеть себя, и работать с верой.

Пускай они не верят. Хотят играть, что полегче и повыгоднее. Дорошина, Кваша, Козаков и т. д. Если в корне не поломать отношение к искусству, дальше дело не пойдет. Как Кваша репетировал Осборна, с каким увлечением, но — на мой взгляд неинтересно, но как хотел!! Или „Двое на качелях“. Я не хочу такого театра. Иллюстратора психологических пьес. Мне это неинтересно. Но очевидно выгодно. Зрители это любят и т. д. До конца сегодня надо во всем этом разобраться».

— Олег Николаевич, помните страшное письмо Станиславского 7 ноября 1906 года к Леонидову? Я цитирую с дрожью: «Режиссеры, исполняя работу за артистов, принуждены умолять, упрашивать принять благосклонно или просто вникнуть в то, что сделано ими за самих артистов. Эти случаи нередки в нашем театре, и тогда, сидя за режиссерским столом, испытываешь обиду, злость и оскорбление, которые не всегда может сдержать в себе смертный человек».

Вообще-то на пассаже из дневника Олега Ефремова «Я не хочу такого театра. Иллюстратора психологических пьес. Мне это неинтересно. Но очевидно выгодно…» — можно закрывать эту историю любви. Однажды художника ужасает его детище. Дело известное. Написал, поставил, создал — держись: ты всегда узнаешь кое-что новое. Старая частушка: как-то в море водолаз утопающую спас, а когда на ней женился, сам пошел и утопился.

Шутки шутками, но не обойти главной мысли: кто вы, Олег Николаевич, по своей художнической сути? Отсюда, из 2020-го, я уверена, что Сирано, но мало ли что я думаю? Памятный пассаж из дневника 1948 года, когда юный Ефремов, вполне осознавший свое актерское призвание, подходит к теме предназначения, там выкрик «хочу играть Сирано». Он стоял перед моим мысленным взором неотступно: хочет играть героя, «внутри я герой», но что-то не так с фактурой, или ее неправильно оценивают окружающие. Назревает невидимый, подспудный конфликт.

Он сказал это сам. Написал в дневнике, что хочет быть Сирано еще в 1948-м, в Школе-студии, через год после истории с памяткой курсу — той истории, которую потом ошибочно назовут клятвой на крови. Ничего подобного — кровавого — тогда не было. Кровь началась потом.

* * *