Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

— То есть первым этапом борьбы с идеологическими окаменелостями была история с ВТО, а потом уже началось…

— Помни: если ты выходишь на сцену играть Стрекозу, а начальству докладываешь, что в душе ты, конечно, рабочий Муравей и вот-вот перевоспитаешься так, что ничего от Стрекозы в тебе не останется, то однажды тебе надоест этот театр в театре. Более всего на свете Станиславский в театре ненавидел театр. А тут уже некий гипертеатр.

— Вы не преувеличиваете? Роли в кино, сыгранные вами же в те же годы, полны жизни, простите, человеческого духа, и все так полнозвучно, сильно, красиво…

— Я хороший актер. На это многие жаловались, будто я играю везде себя, даже когда я Гендель в «Возможной встрече» 1992 года, будто я присваиваю себе все роли.

— Мне говорили тихо, будто из-за угла: гений. И что мастерство — это когда мастерства не видно. Но в прошлом году Марфа Николаевна Бубнова из Музея МХАТ легко и громко сказала мне как общеизвестное: просто гений… А вообще гений это не собственно человек, а дух, genius. Может снизойти, а может промчаться мимо. Тут уж кому как суждено поймать.

В 1987-м начинается скандал. О нем пишут в прессе и говорят на кухнях. До сих пор не разобраны все документы всех собраний, да и никогда не будут разобраны и систематизированы целиком. Их чудовищное количество, но главное не в бумагах. Основная трудность — в их интерпретации. До сих пор каждый хотя бы минимально причастный к истории с МХАТ с многозначительным лицом выдает абсолютно точную версию.

Одни клянут серого кардинала, подсказавшего идею разделения труппы беззащитному, замученному Ефремову, который, выходит, чуть не импровизировал катастрофу века. Такой, понимаете, ведомый человек. А тот, кого считают серым кардиналом, выпустил тонну своих медиаматериалов о разделении. А те, кто считается винтиками пускового механизма, просто, оказывается, не расслышали свою фамилию на собрании и решили, что Ефремов забыл их заслуги при перечислении лучших и сущих. А та, кому достался целый театр во владение практически на всю жизнь, в своей книге упомянула Ефремова ровно один раз. И то не самым лучшим тоном.

А наблюдатели считают распад МХАТ прелюдией к распаду СССР. От серии распадов идет двойная волна на тему «что такое хорошо» и так далее. Хорош ли распад Советского Союза? Плох? Неизбежен? Сами сотворили либо с помощью заклятых друзей из-за океана? Или всё не так однозначно? Сколько политики в разделении одного, хоть и главного, государственного театра? Сколько в том же мероприятии эстетики, этики, морали, уроков? А если уроки наличествуют, то какие и как их извлечь, описать и применить? А применимы ли вообще уроки истории? И бывало ли такое, что история как наука помогла хоть в чем-нибудь хоть кому-нибудь в значении «помогла», то есть оказала помощь созидательного свойства?

22 июня 1987 года Ефремов выступает на юбилее журнала «Театр» и душевно-предушевно говорит о кризисе режиссуры, актерского искусства, театральной критики — кризисе всего. О неготовности к переменам. И давайте вы, редакция, будьте флагманом. «Театр сдвинулся с мертвой точки. Стали рождаться новые театральные организмы, с шумом и треском разваливаются старые». Именно в тот период с кровью разрывается труппа старого МХАТ. Читала я тогдашнюю прессу, а перед мысленным взором стояли аннотации к «Театральному роману» Булгакова. Они обещают читателю лукавые тайны закулисья. Ну-ну. Началось все это в 1987-м. Шаловливая ручонка досужего зеваки дернула за веревочку — а покажите-ка бэкстейдж! И вот же несчастье: публике понравилось.

Тогда публика еще не знала, что скоро кончится идеологическая пресса и распустится пышным цветом глянцевая медия, где личная жизнь звезд станет востребованным жанром. В 1987 году никто и в страшном сне не видал, что внутренние дела небожителей станут достоянием гласности во всей наготе. Или что пройдет еще лет тридцать, и следить за селебрами, всего-то подписавшись на них в инстаграме, станет обычным делом. И что селебры начнут делать на своей личной жизни ничуть не меньшие деньги, чем на основной деятельности. И что тиражи книг инстаграмеров переплюнут любого Чехова. Но зачем торопить апокалипсис?

— Вам не казалось в 1987-м, что на два театра не хватит публики?

— В публике я был уверен больше, чем в артистах, примерно с середины шестидесятых.

— Сейчас публику попросили на сцену и говорят: вот вам иммерсивность.

— А билеты раздают бесплатно? Нет? То-то.

* * *

В декабре 1988 года О. Н. готовит выставку «Мир Станиславского» для Америки. Неугомонный. Последовательный.

Журнал «Огонек», более других изданий следивший за разделением Театра и сделавший из этого практически хронику — насколько это возможно при закрытых дверях и ночных баталиях, — пишет рукой главреда: «Учимся демократии». Как заклинание, повторяемое много раз. (Но так и не научились.)