Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

…Два листочка из тетради. Это военный 1943 год, поселок Абезь, Коми АССР. Другой почерк, буквы меньше, наклон сильнее, ошибок больше, текст символичен: «Перед этим глухим малозаселенным местом открываются широкие перспективы». Кругом мороз, лес, но юный Нострадамус пророчествует: «Усилится приток населения». Не могу сказать, диктант это или изложение (вряд ли сочинение, хотя публицистические включения наличествуют — «происходит как бы обмен. Север дает югу уголь, нефть, продукты животноводства, а юг дает северу самое главное это людей, промышленные изделия и продукты земледелия»), но видно, как уже подростком О. Н. глубоко изучил канцелярит, на котором мечтала о счастливом будущем вся страна. «Несмотря на то, что это очень маленькая республика, будующее ее замечательно». Оценка «хорошо», и за что? Училка подставила красным запятую после слова «республика» и в упор не заметила дважды выписанного «будующего». Судя по всему, в Коми 1943 года и с учительскими кадрами было военное положение.

Летом, в июле, Олег был с ребятами на озерах за четыре километра от поселка — в письме родителям описывает, что сильно сгорел за два дня работы, кормят хорошо, но за деньги, дорого. Это, видимо, школьные каникулы с трудовым заданием, почерк повзрослел, сжался, интонация новая, никаких поцелуев в начале, один дежурный в конце — и совсем немыслимая фраза: «…писать больше нечего». Зашевелилась личность, которой раньше не было. Ребенок вырос. Стиль отчета сохранился («Пол дня ждали лошадь. Все время сидели в воде. Природа здесь хорошая»), но лирики ни грамма. «Еще никак не втянусь в работу». Трудовой школьный лагерь посреди северных лагерей Абези. Военная дисциплина, подъем в шесть утра. (Совсем из рук вон: и курить пришлите. И с глазом плохо: надо капать atropini. Хочет вернуться в Москву.) «О нашем житье-бытье расскажет Алеша. Мы с ним в комнате вместе столуемся, вместе готовим. Если продуктов нет — не присылайте. Но вот курить — если есть пришлите…» И это родителям! Обоим.

Так и начинается это письмо: «Родители! Здравствуйте» и дальше неслыханные взрослые ноты. Потом он спохватывается и рассказывает, как встарь, свою поминутную жизнь: «Подъем должен быть не более 5^ти минут. Дальше, будь хоть проливной дождь, мы идем в майках на улицу и там занимаемся физзарядкой. Потом приводим себя в порядок и строимся для утреннего осмотра. На нем проверяют чистоту, и еще каждый стоит сняв рубаху и дежурный проверяет нет ли вшей. Это, между прочим, очень правильно…» И потом о стрельбах и военной дисциплине, политинформациях и учебных занятиях. Вскользь о свободном времени, но «за лагерную зону мы не имеем права уйти без увольнительной записки. Перед сном еще вечерняя поверка. Теперь самое интересное. Нам, правда не всем, дали боевые винтовки СВМ (полуавтоматы). Скоро мы будем из них стрелять». Нельзя сделать и шага без разрешения. Видимо, именно эту обстановку («По улице ходим строем, с полуавтоматом и песнями») мемуаристы — несколько тенденциозно, понимаю, — называют «связался с уголовниками». Когда читаешь первоисточники, сначала удивляешься, потом досадуешь и злишься, понимая, сколько ерунды наворочено в желтой прессе.

Военную историю допризывника Олега Ефремова я нарочно описала так подробно, чтобы намертво убить дурацкую байку, будто отец работал лагерным бухгалтером, сын шлялся с урками и чуть не стал форточником. Не с урками шлялся, а писал заявления в военно-морскую школу вперемежку с первой своей любовной прозой.

— Вот зачем вы сами наплели про форточку и лисью мордочку?

— Подрастешь — узнаешь. Легенду, как говорил один персонаж, надо подкармливать.

— И зачем перевоспитывать урку в главрежа?

— Для динамичности. А то слишком уж я хороший.

— Такой хороший, что жаловались все учителя.

— Так то учителя! А большому кораблю…

— Я разоблачила вас, Олег Николаевич. Вы действительно глубоко советский человек в наилучшем смысле слова: вы постоянно — как Чехов — что-нибудь строите. То театр, то дачу, а уж личный образ — непрерывно.

— Выйди на сцену и прочитай басню на двоих с кем-нибудь. С подмостков в зал ты спустишься другим человеком.

* * *

Племянник, Дмитрий Иванов, собирается на фронт и пишет в октябре 1943 года тете Ане, Николаю Ивановичу и Олегу, что ему сообщили: вы снова переехали в Москву. Напомню: в желтой прессе пишут, что Ефремов чуть не всю войну провел с отцом в северных лагерях, где связался с уголовниками. На самом деле уже осенью 1943-го они вернулись в столицу вместе с многими москвичами, которые спешили домой из эвакуации.

— Азарт, Олег Николаевич: разоблачать враки буквально и постранично.

— От меня вообще хоть что-нибудь останется после твоих разоблачений?

— Три театра, сотня ролей, двое детей, династия актеров, трагедия современничества и одна самая чистая на свете, щемящая, безумная мечта.