Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Олег своему другу был так себе корреспондент, не всегда отвечал, за что в письме от 27 февраля 1945 года был обозван всякими непечатными словами. Там же Виктор строго замечает: «Может быть ты нос задрал с тех пор как стал артистом, но ответить все равно должен». Тут уже вопрос: ведь в Школу-студию Ефремов поступил весной 1945-го, а друг Витя говорит стал артистом (подчеркнуто в письме) еще в феврале. А что стал артистом, это ему, Виктору, известно со слов общих знакомых. Артистом — как это? Возможно, речь о кружке Кудашевой, куда Олег вернулся, снова оказавшись в Москве.

* * *

Уж в чем в чем, а в своей картине мира уверен каждый. Хотела добавить каждый дурак, но тут сосед слева наклонился и вежливо прошептал мне на ухо: «Добрее, добрее надо быть». Хорошо, я постараюсь. Но ведь журналисты-мемуаристы пишут со слов NN, а работать надо с первоисточниками. Работай с чем хочешь, говорит обыденное сознание, укрепленное своей полной ясностью, и тут я узнаю, что картина мира — это крепость, которую не только не сдают, а защищают до последней капли. Если Грозный — то Иван. А если в реальности был не тот Иван, а его дед, а Ивану Васильевичу даже титул поменял историк по фамилии Карамзин? Тут крепость — картина мира — каменеет еще крепче, хозяину крепости становится холодно и неуютно, ибо жить с правильным знанием негде. Перемигнуться не с кем: мы же знаем! А без комьюнити — как? Страшно!

А вот тетрадь по литературе ученика VIII класса Абезьской средней школы наконец открывает ларчик, и там любовь к книжкам, которую невозможно имитировать. Разборы по Грибоедову, Толстому, Гоголю, все выписано тщательно, с цитатами и забавными попытками анализа: «Онегин эгоист, но у него есть хорошие черты. Он гуманный человек». Прелесть. «Может быть, он и хочет бороться против общества, но не может». А разметка «Мертвых душ» по годам и главам, где когда что происходит, и сейчас сгодилась бы ученикам средних школ как шпаргалка.

16 октября 1943 года школьников поселка Абезь водили на экскурсию в музей им. Дарвина, где вещали о дарвинизме и борьбе за жизнь. Так написано простым карандашом в блокноте, а блокнот с отрывными листками Олег явно взял у отца. Блокнот, скажем так, фирменный. На нем в верхней части каждой страницы напечатано, какое учреждение его выпустило: «НАЧАЛЬНИК ФИНАНСОВОГО ОТДЕЛА ПЕЧОРСКОГО ЛАГЕРЯ НКВД СССР. Пос. Абезь Коми АССР».

Документ еще раз подтверждает адрес, где провел время школьник Ефремов. Журналисты перепутали: поселок городского типа Абезь — не Воркута. Изначально деревенька, ставшая поселком городского типа в 1942 году. Место страшно холодное, оно чуть южнее Северного полярного круга. Теперь вообразите себе дисциплину и режим в тех местах в то время (собственно, лагеря там строились с 1932 года). Журналисты придумали подростку Ефремову дружбу с воркутинскими уголовниками и начало в связи с этим пития и курения. Дружбы не было, а вот жесткие ситуации были — куда от них деваться, когда вокруг царят лагерные нравы? Вследствие одной из них его избили за отказ пойти на дело, то есть залезть в форточку. Отказ имел последствия для глаза, от травмы возникла угроза отслойки сетчатки ablatio retinae, долечиваться пришлось в Москве.

* * *

25 ноября 1943 года Олег уже в столице. Начинаются попытки литературы, пишется рассказ. Названия нет, но если было бы — то «О любви». С отчетливой аллюзией на Чехова: «Он увидел ее на бульваре. Она сидела напротив его на скамейке. Он тоже сидел на скамье и читал. И тут на минуту подняв голову от книжки он увидел ее… И вдруг сразу что-то перевернулось у него внутри. Сильнее забилось сердце. На душе стало мучительно приятно. Все его чувства обострились, заволновались, спутались. Мозг усиленно заработал, но без всякого толка, перескакивая с одной мысли на другую. В этих мыслях не было ничего грязного, злого. Тут были и радость, и грусть, и какое-то вдохновение, как бывает, когда слушаешь некоторые трогательные хватающие за душу мелодии». И так далее.

Действительно программа. Первая любовь программирует душу и событийный ряд. «Она казалась ему воплощением всего красивого, хорошего, чистого. Он любовался ею». Он лиричен и романтичен, скажем прямо. «Он знал, что она умна, добра, искренна». Автобиографический портрет. «Всегда рассудительный, он теперь не мог анализировать свои чувства». Еще десять строк о том, как он меняется, глядя на свой идеал. Дальше великое сценарное вдруг: «И вдруг к ней подошел юноша. И она ушла вместе с ним. Трудно было бы без сожаления смотреть на это лицо, если бы кто-нибудь посмотрел на него в эту минуту». Дальше герой плачет и глядит в одну точку «перед собой».