Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Столь же полярны суждения о творчестве Ефремова-режиссера, всю жизнь думавшего о Чехове и все его пьесы поставившего. Точно так же «Чайка» названа и провальной, и гениальной, и решать о правоте того или иного подхода как-то даже нелепо: все трагически правы — каждый по-своему. Ефремов до ужаса двойствен, и потому критика, отведенная ему судьбой, в совокупности производит одуряющее впечатление. Если положить парные статьи рядом и убрать фамилию героя, порой не догадаешься, что речь об одном и том же спектакле одного и того же постановщика. Оттого и труд биографа сводится порой к попытке сохранить рассудок, и чтение личных записей Ефремова, писем и даже депутатских запросов превращается в роман о жизни — нет, не героя, а автора-биографа. Я будто смотрела десяток разных фильмов, где играют несколько артистов, отдаленно похожих на Олега Николаевича.

…Газеты всегда писали о мхатовских событиях. В 1944 году, как обычно, награждают значком «Чайка» ветеранов:

«27 октября — день основания Московского Художественного театра. Вчера исполнилась 46-я годовщина его славной творческой жизни. Дата эта по традиции была отмечена общим собранием труппы и технического персонала. Собрание открыл директор-распорядитель театра В. Месхетели, предоставив слово народной артистке СССР О. Л. Книппер-Чеховой.

— Особенно приятно, — говорит О. Л. Книппер-Чехова, — что мы справляем свой ежегодный мхатовский праздник в разгар энергичной, интересной, разнообразной работы…

Она подчеркивает, что победы нашей Красной Армии наполняют труд особенным и небывалым смыслом».

Затем О. Л. горячо поздравляет новых «чаечников»: артистов, прослуживших в театре 15 лет, и технических работников, проработавших 25 лет и тем заслуживших вручение им значка «Чайка». Следует перечисление фамилий и званий.

Незадолго до этого, 4 октября, в 9-м классе «Б» писали сочинение. Олег написал: «Все притихло, как будто ожидало чего-то небывалого. Куда девались эти птицы, которые так резво порхали и пели солнышку?» Далее описание — живое и наглядное — приближения бури. И оценка отлично. Несмотря на ошибки (которых, кстати, ученик не делает: учительница сама ошибается, когда подчеркивает). Я иногда удивлялась, как он умудрился вырасти грамотным. Редко делал грамматические ошибки. По моей версии, он учился грамоте по художественным книгам, а там по части орфографии все было как надо, корректоры работали прекрасно.

Ноябрь 1944-го. Тетрадь по геометрии. Можно подумать, что этот школьник метил в геометры. Красиво, точно, с углубленным и заинтересованным пониманием предмета. Та же ситуация с алгеброй и тригонометрией. Время военное, пишет на плохой бумаге простым карандашом, но всё на месте. Дано, доказать, найти, ответ. Размечено, как впоследствии — мизансцены. Четкий ум, от природы способный к постижению общего через детали. С физикой и химией у подростка Олега Ефремова тоже не было проблем. Почему-то именно на уроках химии он еще и рисовал. И фамилию обводил орнаментами, и роспись репетировал — на промокашке.

Тетрадь по математике потрясает порядком, симметрией — всё простым карандашом, ровные линейки, очень взрослый почерк, везде одинаковый нажим — и вдруг с очень сильным нажимом и выделением, и подчеркнуто волнистой, и точка в конце — НЕРАВЕНСТВА — будто это слово чем-то поразило ученика. Оно так свежо выглядит, будто написано вчера, а не в 1944 году.

30 ноября писали («пять» за содержание) — не знаю, как это называлось на школьном диалекте — сочинение, изложение — вряд ли эссе, но озаглавлено витиевато: «Мои мысли по поводу рассказа о Зобаре и Радде (мысли, замечания, соображения, выводы, чувства)» (решится ли сегодняшний ученик, сосредоточенный на ЕГЭ, написать мои мысли?).

«В груди какой-то комок волнения. Мысли перепутались. Их много, и не знаешь, какие из них лучшие, наиболее красивые, главные. Чувства тоже смешались, а это хорошо. Когда они обострены, смешаны, то лучше дышится; все тебе кажется прекрасным, хорошим. В таком состоянии не хочется видеть жизнь в ее настоящем облике, не хочется замечать ее плохие стороны, не хочется ни с кем спорить, ругаться. (Это уже треть страницы, а до Зобара и Радды еще не дошло. — Е. Ч.)

В таком состоянии хочется мечтать, хочется приподняться над всеми, улыбнуться всем, зажечь всех огнем какой-нибудь идеи, хочется быть таким, как Лойко Зобар, таким же сильным душой и телом, таким же красивым, как и он.

А еще почему-то хочется плакать. И этот комок волнения в груди растет, давит на сердце (это надписано и вставлено. — Е. Ч.), хочет вырваться наружу, а это значит, что хочется сделать что-нибудь особенное, излить в это всю силу своего сердца и души, всю энергию…»

Еще тетрадь по химии — ну прелесть. Автору скучно жуть как. Обложка разрисована. Но задачи решены, щелочи и кислоты благополучно слились и дали воду. Внутри тетради по химии — листок с разбором «Фауста»: уже похоже на режиссерский план.

«Потому что люблю…»