Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

«Делал этюд с Люсей Столповой. Очень способная девушка. Она мне чем-то напоминает себя. Бесшабашность, недисциплинированность наверно. Она в прошлом году, как и я, кончила школу. Совсем еще наивна во многих жизненных вопросах, но умная, наблюдательная. Сделали с ней этюд неплохо. На манерах даже сегодня работал. Вообще я считаю этот предмет бесцельным времяпрепровождением. На истории Западного театра к великому моему стыду — спал. А в это время <нрзб.> читал о Шекспире. Частичку лекции я захватил…» Следует рассуждение о краткости жизни, о полезности, делаемой самим человеком.

В апреле О. Н. лежит в больнице, делают операцию, обещают вторую. Он часто говорит о фурункулах. Растреклятый фурункулез потом вылезет в походе по Руси, предпринятом вместе с другом Геннадием Печниковым. Фурункулы мешали, досаждали, раздражали, с ними путешествовать — сущее наказание. Но, хорошие комсомольцы, они оба пишут всё про народ да как ночевали в стогу и постигали настоящую жизнь. Болеть некогда, говорить о болезнях — вообще дурной тон.

Сейчас в подмосковном городе Долгопрудном есть детская театральная студия имени Печникова. Еще при жизни актера она уже просила дать ей его имя. Геннадий Михайлович прожил 91 год; пока мог, приезжал к детям в Долгопрудный, любил юных актеров и — естественно — рассказывал им, что в начале пятидесятых он с другом Олегом ходил по Руси. Согласно легенде, там и задумали будущий «Современник». Согласно истине, там были пыль, жара, обострение фурункулеза, чтение классики колхозникам (за скромный гонорар), встречи с невиданными персонажами. Все это есть в письмах и дневниках Ефремова.

Когда был задуман театр «Современник»? В принципе — почему бы не поверить легенде, что в том самом походе по Руси. В дневниках Ефремова слово «театр-студия» появляется уже будто готовым. С концепцией, этикой, протестами, целями. Главное — театр есть, и дух его основателей в нем жив по сей день. Но я не люблю оставаться в неведении, это нелепо и способствует мнению, а я не молюсь на мнение.

Я читала красивые истории, включая экзотические: будто Олег сделал театр для Лили, первой жены. Версия для глянцевой прессы: к моменту выхода спектакля «Вечно живые» в 1956-м у Ефремова давно не было семейной жизни с Лилией Толмачевой. В 1957-м у него уже родилась дочь Анастасия в незарегистрированном браке с Ириной Мазурук. Но когда на ровном месте возникает дом — театр — буквально из ниоткуда, из невозможности — чудо будоражит и вызывает вопросы.

Читая дневник похода по Руси в рукописи и нигде не обнаруживая ни слова о каком-либо замысле театра, понимаешь, что два крупных знатока советской мифологии присочинили все потом: а именно — вышли в народ, увидели правду, и давай мечтать о театре. Для отличника Ефремова, знатока марксистско-ленинских конструкций, придумать подобный ход — из народа в народ — не составило бы ни малейшего труда. И не составило, когда уже прославленный лидер прославленного театра раздавал интервью в 60-х. А начала действительного не видел никто.

— В 1947 году дневник продолжается интенсивно, вы пишете себе самому долгое и довольно мучительное послание. Расцвет дневникового творчества пришелся на ваш выпускной период: в 1948 и 1949 годах вы успеваете заполнить по несколько тетрадок, причем нередко пишете об одном и том же в разных блокнотах. Будто опасаетесь забыть это важнейшее время, упустить мгновение.

— Я знал, что время важнейшее. После Школы-студии начался мой Детский театр, времени на письмо стало меньше, а цель дневника сместилась с воспитания воли на актерские и режиссерские заметки. Кроме того, с сентября 1949-го я официально женат, и тема влюбленности в кого бы то ни было уходит из дневника. Я уважал Лилю. Она была первая девушка, вызвавшая у меня человеческий интерес и уважение как личность.

* * *

Ефремов не оставил письменного наследия, пригодного для издания с комментариями. Он оставил плоды деятельности. Дело важнее всего. Он пишет о деле в одном из последних блокнотов — перед тем как навсегда остановить дневник. Как чеховские герои: надо дело делать.

А в юности записан максимум и душевных переживаний, и творческих порывов, и общественных поступков — он лидер курса в Школе-студии. Лидер — слово его педагогов. В чем было лидерство? Пресловутая клятва на крови никак не вязалась в моем воображении со словом лидер. И в его дневнике пресловутой клятве не нашлось места. Это как же? Нынешние мемуаристы чуть не диссертации пишут на тему клятвы, а ее нет и не было. Не было.

А что же? Была значительно более лидерская акция: памятка для сокурсников. Памятка и клятва — разные вселенные.