Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Есть в дневнике отряд прелестниц (Ирочка, Маргоша, Тося и другие) — кого он любит, кого не любит. Волнение сменяется рассуждениями. Он постоянно анализирует причины своего любовного поведения. Делает вывод: «Меня забирает очень только тогда, когда она с кем-нибудь другим и я начинаю терять уверенность, что она меня любит. А когда я уверен, то меня даже это немного тяготит». В конце предложения, после слова «тяготит» — точка. Крупная. Словно автор написал, задумался и все-таки утвердил. Автор словно забыл, что художник сначала находит, а потом ищет. Схему я ее любил, а она ушла он впаял в свою собственную прозу. Его самый первый рассказ — о типичных приключениях мечты: мечта прекрасна, герой грезит, но мечта доела мороженое, поднялась со скамейки и ушла с другим.

1947 год. Наступает то самое 29 марта, когда вроде бы принесена клятва. В марте студенты разболтались, весна, дисциплина хромает, Ефремов хочет коллективности, общего порыва, общего дела, общего, общего. Того самого единого и единодушного до единокровия, что через десять лет в определенной степени реализуется в «Современнике». Он репетирует свой ансамбль единомышленников сначала на собраниях курса, потом в своем дневнике, он видит, как не всем его коллегам ясно, зачем он упирается и за что бьется:

«В прошлом году, воспитанный на идеях А. Г. (Александра Георгиевна Кудашева. — Е. Ч.), в ее студии, я пробовал ратовать за создание чего-то подобного и в студии, на курсе, но это захлебнулось очень скоро… В совете меня выбрали председателем и очень правильно сделали — теперь я не дам никому успокоиться. Вчера мы заседали советом плюс староста и комсорг. Решили некоторые вопросы и сегодня собрали весь курс. Бой предстояло выдержать серьезный. Мало было, чтобы все только согласились с нами, важно было растормошить всех, зажечь, распалить на благородное дело создания коллектива, завести длинным заводом, что кажется и удалось. Я говорил, что корень зла в нашем отношении к искусству, отсюда плохая дисциплина, отсюда недоброжелательство к друг другу, короче, отсюда все наши недостатки. Надо по-другому относиться к искусству, а это другое значит, что не только ты один в искусстве, что не искусство для тебя, а ты для искусства. Отсюда будет другое отношение к творчеству другого, а отсюда будут настоящие отношения между нами. Творчество должно объединять нас.

Все вроде согласились со мною, но я чувствовал, что накала еще нет, а тут вышел Алеша и начал, по обыкновению, лить воду и еще больше охладил всех. Постепенно стали разгораться страсти. Маслов, не бывший вначале на собрании — встретил все, как это он всегда делает, в штыки. Демонстративно читал книгу и улыбался; что мол говорите, говорите, все равно ничего не получится. Я обратился к нему раз, другой, задел за живое, расшевелил и наконец нашел ход к его душе — предложил назначить его ответственным за подготовку к сессии. И вообще это мероприятие было встречено очень одобрительно. Интересна логика поведения некоторых. Например, Татьяна Забродина сначала отпускала замечания такого рода: „Шумим, братец, шумим“, потом говорила на мой вопрос к Маслову, почему он молчит, „А почему, например, Калужский молчит и т. д.“ А через некоторое время сама обратилась к Маслову: „Ну что ты из себя тут изображаешь и т. д.“ А когда ее назначили кассиром <нрзб.> она совершенно была на нашей стороне, вернее загорелась по-настоящему. Коля Субботин сегодня тоже загорелся и вообще для меня только опасен один человек — это Золотарев, которому мне кажется на всех наплевать, он только играет роль общительного. Конечно, еще много будет неприятностей. Сама староста не отличается образцовым поведением. Саня не очень горит. Аджубей ставит себя превыше всего со своим самолюбием. Верный товарищ в этом деле будет Клава, Ирочка да и многие. Главное все время держать в кулаке.

Я даже сегодня памятку, текст памятки каждому составил. Для меня сегодняшнее собрание очень многое значит — я почувствовал, что все это делаю совершенно беспристрастно, отдаваясь <нрзб.>».