Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

7 мая 1945 года дорогим Коле и Ане из Куйбышева пишет Вера Ивановна Ефремова: молоко уже 20–25 рублей, жизнь стала дешевле, Костя все болеет то сердцем, то головой, мясо 10–150, рыбы появилось очень много… Будто не было войны. Человек силен духом. До Победы два дня, скоро заживем, как прежде…

— Вы поступите в Школу-студию сразу. Страна ликует, Победа, и в Камергерский выстраивается очередь — человек так в пятьсот на место. Поколение выживших юнцов и юниц рвануло в артисты.

— Ты не забудь главного: авторитет МХАТа — заоблачный. Быть артистом почетно. Артисты — лица народа. В его самом красивом проявлении. Мы все — патриоты, у нас миссия. Победный 1945-й в этом смысле не отличался от трагичного и переломного 1943-го, когда в газетах — например, «Литература и искусство» — в разгар боев печатается стихотворение «Казачья» в переводе с украинского Натальи Кончаловской, жены Сергея Михалкова. Автор стихотворения — Михайло Стельмах. Помню четверостишие:

Уже гудит над миром звон расплаты,
Восстали из могил тела распятых,
Сожженных пепел понесли ветра.
О, сабля наша, послужи нам свято.
Веди вперед, подруга и сестра!

Уже гудит — это всеобщее настроение, состояние, мы все горим служить Родине. Рядом со стихотворением — заметка «Создадим книги о героях-танкистах». И хорошо! И создадим. Когда мы в 1956-м поставим пьесу Розова о войне, то никто не удивится, что написана она тоже в 1943-м, в том самом году, когда до Победы еще далеко — но никто ни секунды! — в ней не сомневается.

В Школу-студию МХАТ Олег поступил в победном мае 1945-го. Лет через тридцать на новогоднем капустнике коллеги-артисты предложат переименовать русский город Ефремов в Ефремоволегниколаевич. Но до капустника, исполненного пиетета, юмора и всенародной… нет, всеактерской любви еще долго и далеко. Учиться, учиться — и так миллион раз. Кстати, знаменитая фраза Ленина, оборванная молвой до заклинания учиться, учиться, учиться — в статье «Лучше меньше, да лучше» выглядит так:

«Нам надо во что бы то ни стало поставить себе задачей для обновления нашего госаппарата: во-первых — учиться, во-вторых — учиться и в-третьих — учиться и затем проверять то, чтобы наука у нас не оставалась мертвой буквой или модной фразой (а это, нечего греха таить, у нас особенно часто бывает), чтобы наука действительно входила в плоть и кровь, превращалась в составной элемент быта вполне и настоящим образом».

Хроника болезни вождя говорит, что в 1923-м он уже не писал, но еще диктовал, но эту ли статью — тоже вопрос. Легенда, однако. Я за справедливость. Говорил ли Галилей: «И все-таки она вертится»? Нет. Но он жил? Был? Да. Ленин был? Да. Волевой человек? Как ледокол, названный его именем? Вряд ли у ледоколов есть воля. Но мемуаристы и о Ленине, и о Ефремове дружно пишут: борец! танк! Ну хорошо. Если обойтись целеустремленностью, то о чем это?

Гений цели Ленин вызывал у юного Ефремова сильные чувства, казался ему образцом волевого человека. Другого Ленина комсомольцы не знали. Собственно, до сего дня мы весьма смутно представляем себе его — несмотря на десятки километров книжных полок и тонны архивных документов. Закрывая тему о том, сколько раз нужно учиться, напомню, что фраза ушла в люди в редакции Сталина, который в 1928 году сократил длинную мысль Ленина и приложил к другой теме, а было это на съезде комсомола. Та же история вышла с огромным количеством общеизвестных фраз, которых их мнимые авторы никогда не произносили.

Тема Ленина важна, поскольку несколько спектаклей будущего режиссера — его страстная попытка понять революцию, объяснить трагедию народа, показать несправедливость и найти ее причины — неизбежно приводят нас к Ленину. И дело не в «датских спектаклях» (к юбилейным датам), как называли эту работу иные всепонимающие коллеги, а в никогда не ослабнувшем порыве к правде. (Которой нет одной для всех, и это трагично для сознания, и ничем нельзя помочь.)

Осенью 1945-го уже началось учение — сохранились записи лекций по теме «История русского театра». «Вот она — жизнь!» — думал первокурсник, это видно по почерку: кипучие маленькие буквы, заполняющие все пространство бумажки. Вообще он умел сжимать почерк до невероятного кегля, если можно так сказать о записях перьевой ручкой или карандашом — и везде ровно, всё как по линеечке. Записи по литературе — тоже наклонно-скоростной почерк, без помарок, уверенный — бумаги в стране было мало, писали в копеечных тетрадях в клеточку и на листочках.

— Цитирую вас, Олег Николаевич, в ту пору просто Олег без церемоний, да и впоследствии, для своих, а своих — три театра.

Начинается дневник — тот самый, что до сих пор был недоступен биографам или просто не замечен ими.

1946 (малюсенький блокнотик, исписан весь, вперекид), февраль — март.