Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Много позже, в октябре 1978-го, тот же Лев Золотухин, поздравляя Ефремова с высокой наградой (орден театру), пишет из Ленинграда — без тени иронии: «Ты явился родоначальником „производственной темы“ на новом этапе ее развития <…> Я рад, что ты свой долг художника перед страной выполнил <…> Сейчас ты в пути и на пути». Подчеркнуто Золотухиным, а слова на пути от однокурсника-философа дорогого стоят. В этом люди друг другу редко признаются, ведь это оценка высочайшая. И фейерверк в июле 1986-го, когда друг посмотрел «Так победим!» из ефремовской ленинианы и пришел в состояние пересмотра основ: «Какая мощная и мудрая работа! Как она современна и необходима! Она перевернула многое в моих прежних представлениях. Многое если не всё я начал отсчитывать с нуля». По-моему, подобное письмо от однокурсника поддерживало в Ефремове чувство правоты значительно энергичнее, чем любые рецензии любых — ведов. Вы только представьте: перестройка, у всех мозги кипят, Ефремов создает Союз театральных деятелей, готовится к реформе МХАТ, а доброжелательных друзей из векового запаса рядом немного, и вдруг раздается из юности голос Льва Золотухина: «Еще может случиться то, что когда-то давно-давно было в Питере на спектакле „Доктор Штокман“ в исполнении Станиславского, когда публика не уходила и ей предложили разойтись конные разъезды. Какая-то нить соединила спектакли с тем, что будоражит людей. Это было чудо! Ты мудр! Спасибо тебе! Теперь можно не посещать политзанятия. Ты со своими помощниками создал лучший в мире университет марксизма-ленинизма. Поверь в мою искренность».

Юный Олег Ефремов консолидировал усилия коллег для успешной сдачи сессии, а также выработки нового отношения к искусству и, что характерно, ухитрялся доказать юным гениям, что сессия и отношение к искусству связаны непосредственно — тут бесспорно берет начало его организаторский талант. В тот период Ирина Скобцева училась на искусствоведческом отделении исторического факультета МГУ. Если она и зашла на собрание по консолидации мхатовских питомцев, то быть в адресатах или подписантах памятки, сочиненной лидером для вразумления самолюбивых лентяев-однокурсников, не могла юридически. Или могла? (Вообще количество имен в списке выпускников — вроде пустяк; но им я показываю, как шли мои раскопки. — Е. Ч.) Или ее фамилия вставлена в список для красоты? Скобцева и красота — синонимы, я хорошо понимаю любые глаза, остановившиеся на лице Ирины Константиновны. Но как она оказалась в списке, если ей не надо ни сессию в Школе-студии сдавать (а в памятке речь о сессии, организации труда, о назначении — даже — ответственного за подготовку к сессии), ни бороться за дисциплину на курсе? Значит, тут особый сюжет, но я, пожалуй, все уже сказала: не будем путать понятия «памятка» и «клятва». Они не имеют общего ничего. В биографиях Скобцевой не говорится о двух ее подходах к Школе-студии, но в личном деле — говорится. Архив хорошо учит отличать легенды от личного дела. С высоты лет все равно, кто на ком был женат и где в какие годы учился. Есть у народа МХАТ? Есть. Даже два. Скандалят вокруг него? Еще как, безостановочно. Но И. К. Скобцева есть на фотоснимках первого курса и отсутствует на снимках последнего. Собственно, тут было начало интереса.

Одним словом, история с прославленной клятвой на крови потихоньку прояснилась под напором документов. Не вторичных документов он сказал и по словам NN, а по рукописному дневнику Ефремова. Еще вначале, погружаясь в тему Олег Ефремов, я сразу включилась в исследование клятвенного сюжета, поскольку он совсем не вписывался в тот потрет, что я себе представляла. Интуитивное: в здравом уме и твердой памяти Олег Ефремов не мог пустить кровь себе и однокурсникам, смешать ее и так далее по ритуалу. Но тема клятвы идет из статьи в статью. Понимаю: броско, ярко — но неправда. Было собрание навстречу сессии. Была попытка создать группу единомышленников. Она не удалась в Школе-студии, прижилась в Студии молодых актеров и дала стране «Современник». Но позже и без клятв на крови. Завершить кровавую тему надо бы описанием ритуала — как оно было у древних. В книге доктора философии Германа Штрака «Кровь в верованиях и суевериях человечества» сказано: «Вкушение человеческой крови или вина, смешанного с кровью, при клятвенном заключении дружеских или союзных отношений было в обычае у многих народов и в древности и в средние века. О скифах Геродот рассказывает (IV, 70): „Договоры они заключают следующим образом. Они наливают вино в большую глиняную чашу и смешивают его с кровью договаривающихся, которую они добывают, оцарапывая себя шилом или ножом. В эту смесь обмакивают меч, стрелы, боевой топор и копье; затем пьют ее как договаривающиеся, так и знатнейшие из их свит“»[17].