Олигархический транзит

Он не успел проследить судьбы всех — слишком быстро менялось время. Кажется, моряк остался моряком, а девушка уехала в Америку и вышла там замуж. Страх уходил из жизни, но вместе с ним почему-то испарялась и совесть. Однажды Акимов повстречал другого однокурсника, занимавшего одно время видный пост в зарубежном торгпредстве, и тот, вполне в духе времени, откровенно признался, что все годы успешно работал под прикрытием на разведку и имеет немаленький чин. Акимов не был шокирован, шпион — профессия интересная. Посидели в ресторане, вспомнили курсантские годы.

— Интересно, где теперь Паша-сексот? — спросил зачем-то Акимов.

— Лихонос? — уточнил собеседник.

— Ну да, только не Тимофей Лихонос, мой близкий друг, а Павел.

Собеседник вскинул брови.

— Значит, Тимоша — твой корешок? Ну-ну… Никакой Павел не сексот. Наклепали на него тогда как раз из-за твоего Тимофея. Умышленная деза, которую он усердно распространял. Кто-то посторонний выхватил краем глаза фамилию «Лихонос» в секретном списке сотрудников, растрезвонил, вот и перевели стрелки с Тимофея на бедного Пашу. Тот уже закончил училище, пошёл плавать, а слухи всё тянулись за ним хвостом. Парень не выдержал нагрузки, очень быстро спился, повесился где-то на Севере… Уж ты мне поверь, я сам в том списке значился…

Ко всему прочему тогда Акимова изумило, с каким презрением к Тимофею это было сказано. Получалось, что даже многоопытные и циничные рыцари плаща и шпаги руководствовались в своей среде неким кодексом, предпочитали не выходить за известные пределы. И это искреннее отмежевание лучше всего другого убеждало в правдивости слов собеседника.

Вышло так, что сразу после этого с Лихоносом надолго потерялась связь. То ли нюхом почуял Тимофей, то ли кто подслушал прямо довел до его сведения тот случайный разговор в ресторане, но исчез он и много лет не всплывал. У Акимова, понятно, тоже не было желания его разыскивать, хотя поначалу всё ещё не хотелось в это верить, переживал страшно. (После, сопоставив задним числом некоторые очевидные факты, посмотрел на дело иначе и корил себя за слепоту.)

А пару лет назад вдруг отыскал Лихонос Акимова и предложил поплавать. Разговор шёл сугубо деловой, формальный, старого вовсе не поминали — ни дружбы, ни чего другого. Ни один не выказал желания возвращаться к прежним доверительным отношениям. Да и обстановка была уже не та, рядовой обыватель Акимов теперь не представлял для Тимофея интереса. Если и продолжал Лихонос свою специфическую деятельность, то совсем в других, более узких сферах. Так или иначе, но жил он к тому времени в Хельсинки, являлся совладельцем небольшой судоходной компании, и можно было предполагать, что дорогу к загранице и деньгам проложили не одни только коммерческие способности ясноглазого сибиряка.

И Акимов — согласился. Потому что возможность (в его положении) была действительно редкой, а он по морю сильно соскучился. Да и с деньгами на берегу было совсем туго. Тем более что согласие это ни к чему его не обязывало и не давало повода к новому сближению. Просто на флоте во всём мире дефицит кадров, и Лихонос вспомнил о нём (долой идеологические шоры!) как о добросовестном профессионале. Один — капиталист-работодатель и сидит в своей конторе в Финляндии, другой — наёмный труженик и болтается в море…

Так он попал на работу в «Микофрейт». Сходил несколько раз на их судах в Арктику дублёром старпома, чтобы заново обвыкнуть на мостике (в одном из этих рейсов как раз и познакомился со Светланой), прошёл переаттестацию, оформил все необходимые свидетельства и в конце концов оказался на борту сухогруза «Global Spring», совершающего симпатичные рейсы в Северную Африку.

Акимов был уже взрослым, на чей-то взгляд даже старым, он набрался жизненного опыта и от многих давних комплексов избавился. Ему не приходило в голову сравнивать своё положение на судне с печальной ролью Паши Лихоноса и подозревать, что Тимофей нарочно его подставил. Если даже судовладелец и вёл здесь свою игру (в телефонном разговоре, как и предсказывал Акимов, он решительно отверг свою причастность к изменению рейсового задания и переадресовал со всеми вопросами к фрахтователю), то всё же никакой шум вокруг перевозки, никакой скандал, будь то с участием или без участия Акимова, не был ему на руку. Всё произошло само собой. Просто сама жизнь всё больше катилась теперь по Тимошиным рельсам. И горечь, связанная с несправедливыми подозрениями экипажа, не пересиливала в Акимове снисхождения к людским слабостям и понимания, что есть на свете вещи пострашнее обид…

— Владимир Алексеевич, а что мы всё-таки везём в первом трюме? — спросил в начале утренней вахты Бугаев.

В тёмной рубке они были вдвоём. Старпом не видел его лица, но по хрипловатому голосу из пересохшего горлышка можно было догадаться, как долго и трудно собирался практикант для этого вопроса. Никакой подначки, лишь волнение и страх. Чистая экзистенция.

— И вы туда же! — с досадой промолвил старпом. — Жабина, что ли, наслушались?