Олигархический транзит

— Да вы сами себе противоречите! Вы же сейчас, на этом судне, не тогдашних ужасов опасаетесь. Вы боитесь того, что с вами сегодня могут сделать. И сделают, будьте уверены, глазом не моргнут. Вас не удивляет, что столько было всяких разоблачений, а правды в мире не прибавилось? Ваша мама как получала при советской власти мизерную зарплату, так и получает. Сами же говорите, с хлеба на воду всю жизнь перебивались… Правда — это какая-то очень шкурная категория. Она каждый раз служит неправде, которая всегда почему-то больше и сильнее.

— Зато сейчас обо всём можно писать и говорить. И разные кухарки не лезут управлять государством…

— Вот оно что! И кто, по-вашему, должен управлять?

— Ну, специально подготовленные люди… Европейски образованные.

— Элиты, привилегированные касты? Это вроде как на роду, что ли, написано — кому-то в господах ходить, а кому-то в холопах? Ну, тогда и не спрашивайте, что господа вам в трюм погрузили. Избранным на вас и на любого другого плевать, у них много рабов. Или вам всё равно, вы здесь случайно и временно, до лучших времен? Себя-то вы кем в этой иерархии видите, тоже избранным, наверно? Мне интересно, правда, каким вы своё будущее представляете. Пойти после мореходки в МГИМО, выучиться на министра и говорить правду и только правду? Неплохо бы, да ведь не дадут, никому правда-то не нужна. Ни в России, ни в других местах.

Акимов и не заметил, как раскипятился. Очень уж его огорчили в устах вдумчивого юноши расхожие «либеральные пошлости», как он это про себя называл. У всех молодых мозги набекрень.

Отошел, уткнулся в экран радара, но опять не выдержал:

— Кстати, знаете, во сколько нынче «европейское образование» обходится? Не потянет ваша матушка. Как голуби, пьёте из отравленных луж, а после валитесь и пропадаете без следа…

Бугаев вскинулся было, чтобы ответить, — но благоразумно промолчал, забился в угол возле иллюминатора.

В рассветных сумерках заморгал справа знакомый маячок на острове, за ним впереди по курсу другой. Старпом вышел на крыло к пеленгатору, вдохнул ночной ветер, постоял с грустным чувством — когда-то его учили определяться по маякам, по солнышку, по звёздам и ещё многому, что теперь, с новой техникой на мостике, оказывалось совершенно ненужным. Когда вернулся в рубку, матрос стоял всё там же в расслабленной, обмякшей позе.

— Вы не уснули? Прогуляйтесь по палубе, проветритесь!

— Можно пойти разбудить шефа? — спросил Бугаев. И снова каким-то странным, пресекающимся от волнения голосом. Словно давно к этому вопросу готовился и боялся услышать отказ.

— Шефа?!.. Да-да. Конечно. Стюарда не забудьте поднять.

— Стёпу и Нину Васильевну будит сама Света, попозже.

— Кто?..

— Света! А что?

— Кх-м. — Акимов поперхнулся. — Светлана Герасимовна её зовут. Идите.

Он впервые с некоторым даже изумлением подумал, что этот взъерошенный птенец-практикант Светлане должен быть гораздо ближе и, возможно, куда интереснее, чем он, старпом предпенсионного возраста. И все то, что Акимов видит, чувствует и превозносит в этой молодой женщине, ей самой неведомо и не имеет для неё никакого значения, как и сам он с его обожанием. Она живёт своей жизнью, ему совершенно чужой, и знает и любит эту жизнь только со своей стороны. Она живёт. Это простое слово, сложившись с преследующим его образом девушки — такой трепетной, грациозной и с такими непроницаемо-стеклянными, полными тайной жизни глазами, вдруг прожгло его непостижимой животной, звериной сущностью. С таким же правом и столь же безнадёжно он может любить, например, прекрасную лань: она так же недоверчиво будет ускользать и так же никогда не поймет, как он её любит. В её глазах будет светиться совсем другое существо, какой-нибудь молодой рогатый самец о четырех ногах… Боже! И в этом вся высокая трагедия любви? И этому недоразумению посвящены необъятные ворохи человеческих жалоб, называемых памятниками литературы и искусства?

Бугаев вернулся незаметно — тихо прошёл в открытую с подветренного борта дверь, встал в углу, не проронив ни слова. Старпом застал его снова в той же расслабленно-мечтательной позе. Хотел окликнуть, да передумал…

Около семи поднялся на мостик мастер. Акимов сообщил ему о крене, изложил свой план: днём немного сбавить ход и дать возможность палубной команде зафиксировать верхние ящики стальными растяжками, протянутыми к бортам. Что, конечно, следовало сделать ещё в порту.

— Тросы с талрепами найдём? — хмуро спросил капитан.

— Тросов достаточно, а подтянуть кое-где можно и на пружине, закрутить ломиком двойной трос.

— Добро. Боцмана и свободных от вахты матросов с утра отправляйте в трюм.