Олигархический транзит

— Ничего не надо рвать, — возразил Лайнер. — Надо было просто трахнуть её в тот вечер, и всё. Тогда бы мы сразу забыли друг друга, и не было бы никаких писем и страданий. Переспи с бабой, и всякая любовь пройдёт. Глупо из-за этого пустячного дела разрушать семью и вообще сходить с ума. Но вот именно это-то и мешают сделать наши отсталые интеллигентские понятия…

Такой поворот мысли совершенно обескуражил Мишу. Вся душа его возмутилась, но не было ни опыта, ни даже подходящей лексики, чтобы уверенно возразить. Он мог сослаться разве что на литературу, на ту же «Даму с собачкой», где настойчивость героя в овладении женщиной не уберегла обоих от последующих страданий, но книжная романтика едва ли убедила бы прагматичного Бориса Исааковича. К тому же Миша нутром ощутил, что в теории Лайнера, несмотря на всю её примитивность, что-то есть — какая-то банальная животная правда; ну, частичка правды. Он решил поразмыслить над этими смутными и тревожными ощущениями после, а теперь надо было довести до конца дело.

К просьбе о фонаре Лайнер отнёсся настороженно. Миша заверил, что фонарь ему нужен на вахте, для ночного обхода палубы и спуска в тёмные помещения.

— Но на мостике есть фонарь! — возразил Борис Исаакович.

Пришлось соврать, что в том фонаре сел аккумулятор и он едва светит. Лайнер, похоже, был близок к тому, чтобы немедленно подняться на мостик и проверить оборудование, но потом, на счастье Бугаева, устало махнул рукой, позвал его в каюту и выдал фонарь из своих запасов — с возвратом. Миша тотчас отнёс фонарь к себе и спрятал в изголовье койки под матрасом.

Вторая вещь, которая была необходима в его предприятии, — ломик или топор. Топоров в распоряжении боцмана и Егорыча имелось много, самый доступный висел недалеко от первого трюма на пожарном щите, но его пропажу легко могли заметить. Поэтому Миша специально приглядел увесистую заострённую свайку, которую Жабин днём вытащил из кладовки вместе с грудой другого железного добра для работавших в трюме, — что-то вроде воровской фомки. Улучив момент, когда на палубе никого не было, Бугаев спрятал её возле деревянных мостков под краем брезента, прикрывавшего палубный груз. Если бы хватились и обнаружили, могли бы решить, что свайка сама туда закатилась; однако никто, конечно, не хватился.

Все эти приготовления он успел сделать ещё вчера до вечерней вахты, намереваясь в ту же ночь исполнить задуманное. Но судно весь вечер шло проливами, по берегам горели зарева больших городов, курс то и дело пересекали ярко освещённые белые паромы и маленькие ладные катера, на воде сверкали разноцветные дорожки каких-то нереальных, «нездешних» оттенков — Мишу не покидало чувство праздника, как будто он попал в окружение незнакомых красивых и весёлых людей, которые радуются, пляшут и поют. Это была его первая заграница, пускай пока и в отдалении, но уже поражающая особым порядком вещей. Он засмотрелся, увлёкся, а к тому ещё и другие на судне допоздна разгуливали, тоже глазели на близкие берега, кто-то постоянно торчал на палубе, и вахта была усилена, капитан всю ночь не покидал мостика, — так что он отложил своё тайное дело на сутки.

Начавшийся наутро небывалый шторм перетряхнул все Мишины мысли, но не поколебал его отчаянной решимости. Выполняя на вечерней вахте поручение старпома, после того как судно легло на борт и едва не перевернулось, Бугаев, как уже сказано, первым делом спустился на камбуз. Влетев туда с попутным толчком волны по наклонной палубе, он, к своему огромному облегчению, нашел Свету живой и невредимой, всю в хлопотах возле плиты.

— Как ты тут? На мостике боятся, что у тебя ужин накрылся…

— Хороша бы я была! — откликнулась она с непривычно строгой, какой-то вымученной бодростью. — Передай этим обжорам, что они ещё и мою порцию слопают в придачу.

— Плохо тебе? Помочь?

— Спасибо, маленький, управлюсь. Привыкла уже.

— А старпом меня специально к тебе послал. Думаешь, он догадывается?..

— Беги-беги, ты ведь на вахте. Поговори там с волнами, чтобы не беспредельничали больше!

Ему нравилось это полушутливое отношение Светы ко всем вещам как к живым и разумным существам, с которыми всегда можно договориться, он сам не заметил, как начал его перенимать. Она казалась ему иногда доброй колдуньей: вот скажет, нагадает что-нибудь — и так и выйдет…

Каюта старшего матроса была пуста, боцман тоже отсутствовал. Никого не было и в «красном уголке». Бугаев решил поискать Сипенко на палубе, по неопытности пошёл к наветренному выходу из надстройки, с трудом отворил задраенную стальную дверь — и в тот же миг оказался мокрым с головы до ног; волна плеснула в тамбур, забрызгала коврик в коридоре. Хорошо ещё, что судно в тот момент накренилось на левый борт и дверь вновь захлопнулась под своей тяжестью, иначе ему пришлось бы долго её ловить и усмирять на заливаемой палубе.