Олигархический транзит

Старпом, конечно, никуда не ушёл. Чем безответственнее вёл себя «водила», тем важнее казалось утроить внимание, чтобы избежать катастрофы. Всё-таки на его попечении были не только Боб с громилами, но и запертый в столовой экипаж. Вахта в море остаётся вахтой и накладывает определённые обязательства, независимо от того, по принуждению ли её несут или добровольно. Он предоставил взбесившемуся Бобу одному управляться с радаром и вышел на крыло, вслушиваясь и всматриваясь в ночную мглу. Так простоял, наверное, часа четыре, пока не начало светать. Думал о Светлане, о внезапных переменах в её настроении. Она то тянулась к нему (особенно сильно чувствовалось это в минуты опасности, как в ту ночь, когда его первый раз увели под конвоем неведомо куда), а то пряталась в себя и дичилась, становилась раздражительной. Только в одиночестве он и мог позволить себе помечтать о ней, с нежностью вспоминая какой-нибудь жест, поворот головы, деталь одежды, нечаянную фразу… «Может, завтра я проснусь и буду думать об этом совсем иначе», — сказала она ему как-то. Он уже и предмет забыл, о котором шла речь, а фраза осталась — в ней была её душа. Там, в столовой, он старался никак своих чувств не выдать, заговаривал со Светой редко и только по необходимости, в её сторону не смотрел — это было невыносимо больно, от жалости и любви к ней набегали слёзы. Значит, и правда пришла старость, с отчаянием думал в такие минуты Акимов. Но само присутствие Юнаевой, её отдельная жизнь рядом давали такую полноту ощущений, так обостряли все его чувства и мысли, что за эту сладкую муку он, пожалуй, готов был и тюрьму благословить. Где бы ещё было возможно такое — сутками жить с ней бок о бок, наблюдать её грусть, её сон, её жесты и трогательные девичьи привычки?..

Мысль о неволе приняла вдруг авантюрный оборот: вот стоит он один на неосвещённом крыле, Боб в рубке уткнулся в радар и едва ли его даже замечает, других надсмотрщиков нет, а позади никем не охраняемый наружный трап. Срывайся и несись вниз по ступеням куда вздумается. Можно, например, попытаться спустить шлюпку или хотя бы сбросить надувной спасательный плот и самому прыгнуть за ним в воду; можно добежать до кормовой тамбучины и забаррикадироваться в ней или в румпельном отделении, даже управлять оттуда рулём по своему хотению; а можно забежать в надстройку, атаковать ошеломлённого охранника, отобрать у него оружие и освободить пленников в столовой… Конечно, это всё мечты, киношный бред, на самом деле внизу на палубе дежурит автоматчик, а все двери наверняка заперты на ключ. Пуля настигнет его в первые же секунды. И всё-таки: он свободен, руки-ноги не связаны, и вот пустой трап. Современный человек становится всё трусливее: предпочитает рассчитывать не на себя, а на какие-то посторонние силы — общественность, законы, государство, мировой порядок, карательные операции. Его даже учат в критических ситуациях не высовываться, быть тише воды и ниже травы, ждать помощи профессионалов. «Но ведь если парализовать и исключить из жизни волю мою и миллионов, миллиардов таких же бедолаг, как я, — думал старпом, — каким будет этот «мировой порядок»? Кому станут служить «профессионалы»? Кому они служат сегодня? Если привыкнуть покоряться любому насилию и ничем не рисковать ради свободы, это никогда не кончится!»

Под утро его развлек оптический феномен. Туман был не слишком плотный, в рассветных сумерках начали проступать очертания палубы и водная гладь по сторонам. Если долго глядеть вдоль одного борта, как бегут навстречу поднимаемые ходом судна бурунчики и распускаются веером небольшие волны, а затем быстро перевести взгляд на другой борт, где примерно та же, но зеркально отражённая картина, то в первые секунды начинает казаться, что это не вода бежит навстречу иначе, а сам стальной корпус судна меняет форму, словно его гнёт, корёжит и ломает. Так, бывает, глядя в окно вагона, принимаешь отправление от перрона соседнего состава за собственное ускоряющееся движение, пока взгляд в противоположное окно не ошеломит внезапной мёртвой остановкой. Или — ещё ближе — начитавшись в книжке курсивного текста и перейдя затем к прямому, долго не можешь избавиться от чувства, что он наклонён в обратную сторону. Старпому невольно вспомнились многозначные (и многозначительные) переводы слова spring, которые Александр Васильевич Сикорский, третий механик, увлечённо цитировал по словарю: там было и «коробиться», «давать трещину». Точно: «Global Spring» коробится, судно просто разрывает на части. На какое-то время Акимов увлёкся, бегал взглядом от борта к борту, палубу на глазах искривляло то слева направо, то справа налево. Явственно виделось то, чего никак не могло быть. Что стоят после этого все наши чувства, как можно на них полагаться, доверять им жизнь и безопасность! И только он так подумал, как увидел — вначале краем глаза, а затем, весь содрогнувшись, полным зрением — силуэт стремительно и бесшумно скользящего навстречу по левому борту в каких-нибудь трёх кабельтовых военного корабля.