Олигархический транзит

Первым порывом старпома было протереть глаза. Ему подумалось, что он утомился от своих зрительных экспериментов и видит мираж. Что на сетчатке застряло и плывёт цветовое пятно. Но очертания корабля в тумане были вполне чёткими, даже виднелся крупный белый номер на борту. Когда корабль-призрак, всё так же в ватной тишине, вышел на траверз и скрылся из поля зрения за надстройкой, Акимов, стоявший на правом крыле, ворвался в рубку и кинулся к противоположной двери, чтобы с левого крыла проследить его дальнейший маршрут, но на полпути вспомнил о радаре и метнулся к нему: прибор не соврёт!

Экран не светился. Боб невозмутимо стоял рядом, облокотясь на поручень.

— Вы видели корабль? — закричал Акимов. — Почему выключен радар? Мы ведь можем столкнуться!

— Иди проспись, как-нибудь без тебя разберёмся, — сказал Боб. И по мобильной связи кликнул: — Длинный, этот баклан совсем рехнулся, уведи его.

В столовой ещё спали. Кто-то всхрапывал, кто-то стонал или поскуливал во сне. Было душно, пахло как в общем вагоне поезда — потом, грязными носками, табачным перегаром, затасканными постелями. Акимов, совершенно сбитый с толку, присел на свой матрас, невольно глядя на свернувшуюся напротив него в углу под простынёй Юнаеву. Откуда этот корабль, что собой представляет? Неужели просто случайная встреча в океане? Но зачем понадобилось выключать радар? — это не какой-нибудь идентификатор, даже не средство связи, он никак не способен выдать! То есть сам по себе работающий радар, наверное, военная техника может засечь, но кому это нужно в пределах визуальной видимости? Ведь корабль прошёл совсем рядом, с него легко могли разглядеть все детали судна! И почему до этого Боб запрещал включать дальний обзор? Или он давно знал, что поблизости в этом районе есть кто-то ещё, и хотел скрыть это от старпома, от всего экипажа, чтобы никто не попытался как-то привлечь к судну внимание? Тогда зачем идти на сближение, разве нельзя было заранее отвернуть? Может, этот корабль ищет именно их? Было бы слишком хорошо; однако столь стремительное немое расхождение, без малейшей попытки выйти на связь, не походило на поиск и преследование.

Да был ли вообще этот корабль, не почудился ли? Уж и правда, не рехнулся ли Акимов, как выразился Боб?

Старпом опрокинулся навзничь на одеяло, некоторое время ещё пытался собраться с мыслями. Отчего-то втемяшилось в голову: краш-тест. Наверное, он переживал страх возможного столкновения в тумане, которого они почти чудом избежали, пытался представить его последствия для судна и по аналогии вспомнил, как проверяют на прочность автомобили: разгоняют — и об стенку. Или лоб в лоб. А после исследуют, что стало с манекеном внутри. Интересно, проделывают ли такое с морскими судами? Нынче на всё способны. Просто чтобы выяснить, например, как это подействует на куклу, лежащую на матрасике в углу столовой под простынёй. На хрупкую куклу из папье-маше…

Ему снилась эта кукла, оставшаяся целой после испытания. Он на глазах у всех сдергивал с неё простыню, проверял её сохранность, осматривая голову, руки, ноги… Очень хотелось заглянуть под подол рубашки, но было немного совестно перед окружающими. Все уставились на него и ждали результатов, особенно Грибач, заранее нагло оскалившийся. Словно чувствовал его неловкость и хотел застичь на месте преступления. Хотя какое же тут преступление? Это просто его работа, обязанность — осмотреть куклу после крушения. В конце концов, она могла пострадать, ей необходимо оказать помощь… Он уложил её рядом с собой, провел рукой от колена вверх по бедру, сминая тонкую материю, задирая всё выше и выше. Он точно знал, что под рубашкой больше ничего не надето. Таким было условие эксперимента. Кругом роптали, но ему теперь было всё равно. Сердце бешено колотилось. Наконец обнажил её всю — и тотчас услышал тихий, такой знакомый и любимый смех…

Старпом вздрогнул и очнулся. Сердце стучало так, что его гулкие удары, казалось, должны были всех поднять на ноги. Светлана ещё смеялась во сне, затем вскрикнула тонко и жалобно и затихла. Заворочался и закряхтел Сипенко, негромко выругался проснувшийся Жабин.

Акимов поднялся. В голове вертелось теперь что-то несообразное: «краш-текст». Это вышло из сна и казалось почему-то важным. Нелепая пара слов как будто содержала тайное знание о кукле-женщине, которую он на окраине сознания ещё держал в объятиях. Какой-то ключ для возможного перехода от сна к яви, преображения куклы в Светлану. Он уже не спал, но и не совсем проснулся, весь во власти непреодолимого желания. Казалось вполне естественным подойти и защитить в своих объятиях, усыпать ласками и поцелуями живое нежное тело, чуть было не ставшее жертвой жестокого эксперимента. И пускай кругом люди, пускай они смотрят. В ней была вся его жизнь, он имел на это право.