Олимпионик из Ольвии

— Вот мы, Паненон, и заставили тебя раскрыть своё инкогнито! — рассмеялся, обернувшись к художнику, Феокл.

Паненон какое-то время всматривался в Феокла, затем обрадованно воскликнул:

— Пусть меня поразит стрела Аполлона, если это не Феокл! Сколько лет, сколько зим, дружище? Откуда ты свалился?

Но поговорить давним друзьям не дали посетители выставки. Когда они услышали, что среди них находится сам Паненон, тут же со всех сторон устремились к нему с приветствиями, расспросами и похвалами.

Вечером, когда над Альтисом зажигались первые звёзды и Феокл с Тимоном укладывались спать, кто-то похлопал сверху ладонью по палатке. Выбравшись наружу, Феокл увидел Ксанфа, педотриба Матрия.

— Привет, дружище! — обрадовался Феокл. — Что хорошего скажешь?

— Привет, Феокл! Скажу... Скажу вот что. Мой наниматель Эвклес поручил мне передать вам следующее. Он готов заплатить вам деньги, в разумных пределах, разумеется, за то, что вы не будете рассказывать в Ольвии о том, что здесь произошло с ним и его сыном. Вот такое у меня поручение... Что ему ответить?

Поразмыслив, Феокл ответил:

— Видишь ли, Ксанф, какое дело... Всё, что предпринимал Эвклес, было направлено против Тимона. Вот ему и решать, как поступить. Что он скажет, так и будет. Тимон, ты слышал всё?

— Конечно, слышал, — высунув голову из палатки, отозвался Тимон. — А скажу я вот что. Пусть сперва Эвклес придёт и извинится передо мной за все свои проделки, а уж потом мы с ним разговаривать будем. Надо бы спесь с него сбить. Слишком уж много её у него.

— О спеси, конечно, умолчу. А всё остальное передам, — заверил Ксанф.

Утро следующего, третьего дня Игр, выдалось необыкновенно тихим и туманным.

— Сегодня мы можем не спешить на стадиум, — видя, что и Тимон проснулся, сказал Феокл. — Сегодня вначале будет долихос — двенадцать стадий.

Тимон высунул голову наружу. Алтей был окутан серо-молочным туманом. Туман клочьями висел на деревьях, цеплялся за кусты.

— Какая красота! — воскликнул Тимон. — Покупаться бы в таком тумане!

— И в чём проблема? Купаться, так купаться. Вперёд! — бодро воскликнул Феокл, выбираясь из палатки. Он первым бросился с разбегу в воду. Река проснулась, разбуженная частым шлёпаньем ладоней по воде и восторженными воплями Тимона.

После купания у обоих не на шутку разыгрался аппетит. Завтракали купленной вчера жареной рыбой и белым пшеничным хлебом, запивали полюбившимся обоим местным сидром.

На стадиуме появились, когда состязавшиеся в долихосе бегуны одолевали восьмой стадий. Поэтому на склоны к зрителям пробираться не стали: скоро Тимону предстояло выйти на беговую дорожку вместе со взрослыми атлетами.

Когда долихос был окончен и оглашён очередной олимпионик, у входа на стадиум возникла сутолока. Причиной её было появление двух мужчин в сопровождении председателя Олимпийского совета, главного элланодика и целой ватаги сопровождающих. В одном из двух шедших впереди мужчин Тимон узнал Фидия. Второго — крепыша средних лет, статного, с гордо посаженной головой, — Тимон видел впервые. По тому, как тот свободно держался перед таким скопищем народа, нетрудно было догадаться, что это не иначе как какая-то большая эллинская знаменитость. И Тимон не ошибся. Едва эти люди ступили на беговую дорожку, чтобы проследовать в её конец, как тут же оказались в центре внимания зрителей.

— Перикл! Перикл! Фидий! Фидий! Перикл! Фидий! Слава Периклу! — неслось отовсюду.

Перикл время от времени поднимал в приветствии руку.

Перикла, Фидия и сопровождающих их лиц усадили на места для почётных гостей, шум на стадиуме, вызванный появлением столь редких зрителей, постепенно утих, и на беговую дорожку вышел глашатай.

— Участникам мужского дромоса приступить к жеребьёвке! — скомандовал он.

Тимону достался седьмой номер. Это означало, что бежать ему предстояло во второй четвёрке. Особо выкладываться, показывая всю свою прыть, Тимону не пришлось: соперники, хоть и были взрослыми, бегунами оказались слабоватыми.

В третьей четвёрке внимание Тимона, как, впрочем, и всего стадиума, привлёк Феопомп[218] из Фессалии. Ещё в Элиде Тимон любовался его элегантным и стремительным бегом. И тогда же решил, что на Играх этот малообщительный, сухощавый и длинноногий парень должен непременно стать олимпиоником. Правда, когда узнал, что ему, Тимону, предстоит принять участие в мужском дромосе, свое мнение несколько изменил. Теперь он видел в Феопомпе своего главного соперника. И, против ожидания, нисколько не был этим обескуражен. Наоборот, он настраивал себя только на решительную борьбу и победу.