Олимпионик из Ольвии

Он швыряет под палатку свою острогу и, широко ступая, спешит на голос Куманько. За ним едва поспевает рысцой прокурор. Когда же крики становятся громче и внятнее, и становится понятно, что с их товарищем действительно приключилось что-то неладное, оба одновременно переходят на бег.

Грише только это и надо. Когда браконьеры подбегают к канаве, он снова натягивает свою леску, и Тюнькин, а за ним Кошель, не успев даже взмахнуть руками, снопами валятся в канаву на милиционера. В ту же секунду канава взрывается новыми воплями вперемешку с отборной руганью и виртуозными проклятиями.

— Тоже мне... интеллигенция, — пренебрежительно цедит сквозь зубы Гриша. Он сильнее дёргает леску и, почувствовав, что её конец освободился, спешит намотать её на руку. А намотав, замирает между кустами барбариса, внимательно наблюдая за браконьерами.

Вскоре те выбираются из канавы на поверхность. Первым на свет божий появляется Кошель, который бежал позади рыбинспектора и потому оказался сверху этой кучи. Он ворочает из стороны в сторону головой и морщится от боли в шее. За ним вылезает Тюнькин с ободранным носом и шишкой на лбу. Общими усилиями они вытягивают из канавы главного милиционера. При любом движении тот кривится и скулит.

— Что у вас? Нога? — спрашивает «Тюлькин», поддерживая Куманько за талию.

— Нога, — жалобно стонет тот, кусая губы. — Вывихнул... А может, сломал...

— Сейчас посмотрим, — говорит рыбинспектор, укладывая милиционера с помощью Кошеля на траву. Ощупав ногу, ставит диагноз: — Вывих! Это мы вылечим мигом. Не впервой. Степанович, лягте на больного сверху и придерживайте его за руки.

Кошель ложится на милиционера, а Тюнькин берётся за левую ногу пострадавшего. И неожиданно, ничего не говоря, с силой её дёргает, одновременно крутанув туда-сюда. Нога издаёт сухой треск, и Куманько визжит не своим голосом:

— О-ой! Что ты делаешь, живодёр?

Однако не проходит и минуты, как он с удивлением ощупывает ногу и даже пробует улыбнуться.

— Ты смотри... Вправил! Как это тебе удалось?

— Наука! — довольный похвалой скалится в конской улыбке «Тюлькин». — Когда-то в кружке юных туристов научили.

Где научили рыбинспектора вправлять вывихнутые ноги, прокурора интересует меньше всего. Его занимает другое. Подозрительно осмотрев Куманько, он без лишних слов спрашивает:

— И какого чёрта вы полезли в эту яму? Что вы в ней потеряли?

— То же, что и вы! — обиженно бубнит милиционер. — Что-то стало светить в глаза, и я пошёл посмотреть, чтобы это могло быть. Шёл, шёл ослеплённый, пока не грохнулся в эту канаву. Может, и вас что-то ослепило?

— Ничего нас не слепило. Бежали на ваши крики и угодили в яму. Если бы вы не вопили, будто с вас шкуру сдирают, мы бы шли не спеша, и всё было бы нормально.

— Снова какая-то чертовщина, — бормочет под нос Тюнькин. — Я всё больше начинаю верить автору той записки из бутылки.

— Ей-богу, ты как суеверная баба! — Одаривает «Тюлькина» пренебрежительным взглядом Кошель. Обращаясь к Куманько, спрашивает: — До палатки доковылять сможете?

— Попробую, — отвечает тот.

— Тогда двинули.

С помощью Кошеля и Тюнькина главный районный милиционер поднимается на ноги, опирается на их плечи, и все трое медленно идут к своей палатке.

Всё это время, пока прокурор и рыбинспектор спасали из подземного плена своего товарища, в палатке и вокруг неё хозяйничали Юра и Лёня. Первое, что они там сделали, — это разбросали по песку добытую браконьерами икру. Затем зашвырнули подальше в траву нож, которым те потрошили рыбу. А заодно — и деревянную ложку. Такая же судьба постигла и обе остроги — своё последнее пристанище они нашли далеко от берега на дне залива.

Управившись с намеченной работой, аргонавты поспешно замели оставленные кое-где на песке следы и, словно настоящие привидения, тут же исчезли.

БЕЗ ПРИВИДЕНИЙ ТУТ НЕ ОБОШЛОСЬ

То, что за время их отсутствия кто-то хозяйничал в палатке, браконьеры замечают не сразу. Первым спохватывается «Тюлькин». Уложив с помощью прокурора на надувной матрац Куманько, он выходит из палатки покурить. И тотчас слышится его озадаченный возглас:

— А где моя острога? Я оставил её под палаткой...

— А моя есть? — выглядывает из палатки Кошель. — Она лежала рядом с твоей.

— И вашей нет, — растерянно бормочет рыбинспектор вышедшему к нему прокурору. — Что бы это может означать? Ведь тут никого не было...

Вопрос остаётся без ответа. Вместо него из палатки доносится не менее удивлённый голос Куманько:

— Ребята! А где же наша икра? Икры-то ведь тоже нет! Одна лишь банка пустая стоит. И ножа не вижу. Он всегда рядом с банкой лежал... И ложки нет. А записка где? Та, что из бутылки...

— Ну, это уже чёрт знает что! — вертя в руках пустую банку, сердится прокурор. — Я этого так не оставлю!

— Кто бы что там ни говорил, а я начинаю верить той записке, — озабоченно произносит Тюнькин. — На острове действительно творится что-то непонятное.

— Бабьи сказки! — Кошель, как всегда, самоуверен, а его суждения категоричны. — Твои привидения — заурядные воришки!

— Откуда им тут взяться, тем воришкам? — кипятится «Тюлькин».