Оливия Киттеридж

На той же неделе, позже, позвонил отец. Даже сейчас Ребекка не вполне понимала, что там у него было с сердцем; он толком и не сказал. Сказал лишь, что врачи ничего не могут сделать. «Но врачи в наше время могут все, папочка, – сказала она. – В смысле, я слышала про всякие там новые способы лечения сердца…» «Только не моего», – отрезал он, и в голосе прозвучал страх. Из-за этого страха Ребекка заподозрила, что, может быть, сам он вовсе и не верил в то, что проповедовал годами. Но хотя она и услышала страх в его голосе и этот страх передался ей самой, она знала: хуже всего ей из-за Джейса и блондинки.

– Можно узнать, – спросил Дэвид, – а что в морозилке делает полотенце?

– Меня не взяли на работу, – сказала Ребекка.

– Не взяли? – Дэвид закрыл дверцу морозилки. – Вообще-то странно. Я думал, возьмут. Кто им там, спрашивается, нужен, доктор наук? – Он отломил горбушку от буханки хлеба и макнул ее в соус для спагетти. – Бедняжка Бика-Бек, – сказал он и покачал головой.

– Может, это из-за того, что я им рассказывала, как мне делали бариевую клизму, – сказала Ребекка и пожала плечами. Она уменьшила огонь, чтобы спагетти не разварились. – Я много болтала, – призналась она. – Наверное, слишком много.

Дэвид сел за стол и посмотрел на нее:

– Понимаешь, это, наверное, была плохая идея. Видишь ли, Бика, может быть, тебе этого никто раньше не говорил, но обычно люди не очень любят слушать о том, как другим людям делают клизму.

Ребекка достала полотенце из морозилки, свернула в полоску и села напротив Дэвида, прижав полоску к глазам.

– Если самому человеку когда-нибудь делали клизму, – сказала она, – то он, скорее всего, захочет послушать.

Дэвид ничего не ответил.

– А этому стоматологу явно не делали, – добавила Ребекка.

– М-да, – сказал Дэвид. – И откуда только берутся такие, как ты? Можно узнать, как вообще всплыла эта тема? Не логичнее было бы поговорить про зубы?

– О зубах мы как раз уже поговорили. – Ребекка сильнее прижала полотенце к глазным яблокам. – И я стала рассказывать ему, почему я хочу эту работу. И что очень важно, чтобы все эти ассистенты в белых халатах были добры к человеку, которому страшно.

– Окей, окей, – сказал Дэвид. Ребекка сдвинула полотенце и глянула на него одним глазом. – Завтра найдешь работу.

Так и вышло. Она нашла работу в Огасте – набирать на компьютере отчеты о транспортных потоках для одного толстяка, который все время хмурился и не знал слова «пожалуйста». Он руководил агентством, исследовавшим объемы перевозок в разных городах штата и в их окрестностях, чтобы городские власти знали, где строить съезды и устанавливать светофоры. Ребекка никогда раньше не думала, что кто-то вообще таким занимается, изучает трафик, и в первое утро ей даже было интересно, но к обеду интерес прошел, а через несколько недель она уже поняла, что, наверное, скоро уволится. Как-то раз, когда она набирала очередной отчет, у нее начала дрожать рука. Она подняла вторую руку – оказалось, что дрожит и вторая. Она почувствовала себя так же, как в автобусе «Грейхаунд» в те выходные, когда Джейс сказал ей о блондинке; тогда она ехала и думала: «Не может быть, чтобы это была моя жизнь». А потом подумала, что почти всю жизнь думает: «Не может быть, чтобы это была моя жизнь».

В холле у почтовых ящиков обнаружился пухлый коричневый конверт, адресованный Ребекке. Рубашка наконец проделала путь от Кентукки до Мэна. Ребекка принесла ее в квартиру и вскрыла конверт; кусочки серого наполнителя рассыпались по полу. Женщина оказалась права: рубашка была очень красивой. Ребекка разложила ее на тахте, расправила рукава поверх подушек и отступила на несколько шагов, чтобы посмотреть. Рубашка была не из тех, какие станет носить Дэвид. Он ее не наденет ни за что на свете. Это была рубашка для Джейса.

– Ничего, бывает, – жизнерадостно сказала женщина. – Просто отправьте ее обратно.

– Ладно, – сказала Ребекка.

– Вы, кажется, огорчились, – сказала женщина. – Но деньги к вам вернутся, моя хорошая. Правда, через несколько недель, но вернутся.

– Ладно, – снова сказала Ребекка.

– Ничего страшного, моя хорошая. Вообще ничего страшного.

На следующий день Ребекка озиралась в приемной врача, ища, что бы украсть. Кроме журналов, там практически ничего не было. Похоже, так и было задумано, даже вешалки с перекладины не снимались. Однако на подоконнике стояла маленькая стеклянная вазочка, простая, неинтересная, с побледневшим бурым пятном на дне.

– Доктор сейчас вас примет, – сказала медсестра.

Ребекка последовала за ней по коридору в смотровой кабинет и закатала рукав, чтобы ей измерили давление.

– Как ваш желудок? – спросила медсестра, глядя на шкалу тонометра.

– Хорошо, – сказала Ребекка. – То есть плохо. Маалокс не помогает.

Медсестра с треском отстегнула манжету-липучку.

– Скажете об этом доктору, – сказала она.

Но у доктора, это сразу было видно, Ребекка вызывала раздражение. Он скрестил руки на белохалатной груди, поджал губы и смотрел на нее не мигая.

– По-прежнему болит, – сказала Ребекка. – И…

– И – что?