Оливия Киттеридж

Она встала и вымыла миски. Потом вытерла обеденный стол и рабочую поверхность и выровняла стулья. В животе жарко кольнуло, боль поползла вверх – и она взяла пузырек маалокса и маалоксовую ложку и, встряхивая пузырек, словно воочию увидела Дэвида, как он склоняется над ней и напоминает, что надо поменьше болтать, и в этот миг до нее дошло, что, конечно же, большой размер рубашки будет слишком велик.

– Ничего страшного, – сказала женщина. – Я сейчас проверю, отправлен ли уже ваш заказ.

Засохший маалокс не соскребался даже ногтем. Ребекка положила ложку на место.

– Я не думала, что меня второй раз соединят с тем же человеком, – сказала она. – Надо же. Или, может быть, у вас просто маленькая фирма. (Ответа не было.) Я хочу сказать, маленькая фирма – это даже хорошо, – продолжила Ребекка, вырывая из журнала две странички рассказа. Но ответа по-прежнему не было, и Ребекка догадалась, что ее поставили на паузу. Она смотрела, как огонь охватывает страницы – ту часть, где от героя только что ушла жена. Пламя поднялось выше краев раковины. В Ребекке вспыхнул тревожный трепет; она ждала, держа руку на рукоятке крана, – но языки огня уменьшились и исчезли.

– Все в порядке, – сказала женщина, вернувшись на линию. – Заказ уже отправлен. Если окажется велика – высылайте обратно, и мы пришлем вам средний размер. А как ваша голова?

– Вы помните? – поразилась Ребекка.

– Конечно, помню, а как же, – ответила женщина.

– Сегодня не болит, – сказала Ребекка. – Но у меня проблема. Мне надо найти работу.

– У вас нет работы? – уточнила женщина этим своим приятным южным голосом.

– Нет, а мне она нужна.

– Да, конечно, – сказала женщина. – Работа – это очень важно. А что именно вы ищете?

– Что-нибудь спокойное, без стресса, – сказала Ребекка. – Это не потому что я ленива или что-то в этом духе, – добавила она. – А может, и потому, – сказала она чуть погодя. – Может, я как раз ленива и в этом все дело.

– Не говорите так, – сказала женщина. – Я уверена, что это неправда.

Она была просто чудесная, эта женщина. Ребекка подумала о мужчине из рассказа – хорошо бы ему встретить такую.

– Спасибо, – сказала Ребекка. – Это так приятно слышать.

– В общем, просто шлите обратно, если будет велико. Ничего страшного, – заверила ее женщина. – Совсем ничего.

Но самым печальным в ее жизни была не смерть отца и не отсутствие матери. Самым печальным было, когда в университете она влюбилась в Джейса Берка, а он ее бросил. Джейс был пианистом, и однажды, когда отец уехал на какую-то конференцию, она привезла Джейса на ночь домой, в Кросби. Оглядевшись в пасторском доме, Джейс сказал: «Малыш, ну и странное же место». И посмотрел на нее с нежностью, которая, как мягкий ластик, стерла все то черное, что было у нее в прошлом. А потом они пошли в гриль-бар «Склад», и там в коктейльном зале по-прежнему играла на кабинетном рояле эта полубезумная Анджела О’Мира.

– С ума сойти, до чего она крута, – сказал Джейс.

– Мой отец всегда разрешает ей приходить в церковь и играть там на фортепиано, когда ей захочется. Потому что дома у нее нет инструмента, – объяснила Ребекка. – И никогда не было.

– Суперкрута, – тихонько повторил Джейс, и тогда Ребекка ощутила к отцу чудесное, теплое чувство, как будто и он сумел разглядеть в бедной пьяненькой Анджи крутизну, о которой она, Ребекка, даже не догадывалась. Когда они уходили, Джейс сунул в Анджелину банку для чаевых двадцатидолларовую купюру. Анджела послала им воздушный поцелуй и сыграла им вслед «Привет юным возлюбленным»[17].

Бросив университет, Джейс играл в самых разных бостонских барах. Иногда это были шикарные заведения с толстыми коврами и кожаными креслами, и порой на входе даже висела афиша с портретом Джейса. Но чаще ему не везло и приходилось играть на электрооргане в стрип-барах, чтобы заработать хоть самую малость.

Каждые выходные она садилась в автобус «Грейхаунд», ехала к Джейсу и оставалась с ним в его грязной квартире, где по ящичку с ложками-вилками бегали тараканы. В воскресенье вечером, вернувшись к себе, она звонила отцу и рассказывала, как усердно она занимается. Позднее, уже живя с Дэвидом, она иногда позволяла себе вспоминать те выходные с Джейсом. Она словно заново ощущала кожей грязные простыни, металлические стулья Джейса, на которых они сидели голыми, поедая английские маффины у открытого окна в черной от копоти раме. Она вспоминала, как стояла у грязной раковины в ванной, голая, и Джейс стоял у нее за спиной, тоже голый, и они видели друг друга в зеркале. И никакого отцовского голоса в голове, никаких мыслей о мужчинах, которые ведут себя как собаки. Все было просто и ясно как дважды два.

Однажды ночью, когда они лежали в ванне, Джейс рассказал ей, что познакомился с женщиной, блондинкой. Ребекка сидела, стиснув в руке мягкую мочалку, уставившись на потрескавшийся шов вдоль края ванны, на грязь, которая забилась в трещины. Так бывает – вот что сказал Джейс.