Оливия Киттеридж

Когда заходила речь о матерях, она тихо говорила, что ее мама «покинула этот мир», отчего людям становилось неуютно, поскольку Ребекка взяла за привычку, произнося эти слова, умолкать и опускать глаза, словно показывая, что ей слишком больно об этом говорить. Она считала, что в некотором очень узком смысле это была правда. Она ведь не говорила, что мама умерла, – вот это как раз, насколько она знала, было бы неправдой. Мама покинула этот мир (в котором жила Ребекка), перебралась в мир иной (в другой штат), и бывали периоды, когда Ребекка подолгу думала о маме, а бывали, когда не думала совсем, и она привыкла к этим перепадам. Она не встречала ни одного человека, чья мать точно так же сбежала бы не оглянувшись, и потому полагала, что ее собственные мысли на этот счет, скорее всего, с учетом всех обстоятельств, вполне естественны.

Но когда хоронили отца, Ребекке стали приходить в голову мысли, которые, она точно знала, быть естественными уж никак не могли. По крайней мере, на похоронах. Столб солнечного света упал в окно церкви, отскочил от деревянной скамьи и улегся наискосок на ковер, и от этого солнца Ребекке захотелось с кем-то быть. Ей исполнилось девятнадцать, и в университете она кое-что узнала о мужчинах. Священник, который вел похоронную службу, был другом отца, много лет назад они вместе учились в семинарии, и теперь, глядя на него – как он стоит, подняв руку в благословении, – Ребекка начала думать о том, что могла бы делать с ним под облачением и что ему потом пришлось бы замаливать. «Дух Карлтона остается с нами», – сказал священник, и по голове у Ребекки побежали мурашки. Она вспомнила о той женщине-экстрасенсе, что читала мысли мертвецов, и у нее возникло чувство, что отец стоит у нее прямо за глазными яблоками и наблюдает, что она делает в воображении с его другом.

Потом она подумала о матери – может быть, мать тоже научили читать мысли и в этот самый момент она читает мысли Ребекки? Ребекка опустила веки, словно в молитве. Сказала матери: Пошла в жопу. Сказала отцу: Извини. Потом открыла глаза, окинула взглядом людей в церкви, скучных, как хворост. Представила, как складывает в лесу стопками обрывки бумаги и поджигает; она всегда любила эти маленькие внезапные вспышки пламени.

– Что там у тебя, Бика-Бек? – спросил Дэвид. Он сидел на полу, направив пульт на телевизор и переключая каналы всякий раз, когда появлялась реклама. В оконном стекле над его головой плясали и дергались отражения с телеэкрана.

– Ассистент стоматолога, – ответила Ребекка из-за стола и обвела объявление ручкой. – Предпочтительно с опытом работы, но если нет, они научат.

– Ох, кроха, – сказал Дэвид, не отрывая глаз от экрана. – Смотреть людям в рот?

Против правды не попрешь: с работой у нее всегда были проблемы. Единственная работа, которая ей нравилась, была однажды летом в «Волшебной машине мороженого». Каждый день к двум часам босс был уже пьян и разрешал персоналу объедаться мороженым в свое удовольствие. А детям они вручали гигантские рожки и смотрели, как у них округлялись глаза. «Аттлично, – говорил босс, бродя между мороженицами. – Добивайте, разоряйте, мне насрать».

Перед тем как они с Дэвидом начали жить вместе, она была секретаршей в большой адвокатской конторе. Адвокаты вызывали ее по телефону и требовали кофе. Даже адвокатессы. Она все думала, есть ли у нее право сказать им «нет». Впрочем, это не имело значения: всего лишь через несколько недель они отправили специальную женщину сообщить ей, что она работала чересчур медленно.

– Запомни, кроха, – сказал Дэвид, снова переключая каналы. – Главное – уверенность в себе.

– Угу, – сказала Ребекка. Она продолжала обводить кружком объявление о работе ассистента стоматолога. Кружок занимал уже полстраницы.

– У тебя должно быть с порога написано на лице, как им с тобой повезло.

– Угу.

– Но только вид у тебя при этом должен быть не напористый, понимаешь?

– Угу.

– И будь приветливой, но не болтай слишком много. – Дэвид навел пульт на телевизор, и экран погас. В углу гостиной стало темно. – Бедненькая кроха, – сказал Дэвид, поднимаясь и подходя к ней. Он обхватил ее шею рукой и игриво сжал. – Выведем тебя на лужок и пристрелим, кляча ты моя загнанная.