Оливия Киттеридж

В вопросе юноши не было и малейшего намека на скуку, и Оливия это оценила. А то с врачами часто чувствуешь себя мерзко, просто каким-то комком жира, едущим по конвейеру.

– Стейк. И картофелину. Печеную. Здоровенную, с вашу шапочку. И шпинатно-сырный соус. Дайте вспомнить, что еще. – Оливия закрыла глаза. – Чуть-чуть салата, он был никакой, но заправка вкусная.

– А суп ели? Многие суповые приправы способны вызывать аллергические реакции.

– Супа не ела. – Оливия открыла глаза. – Но на десерт был солидный шмат чизкейка. С клубникой.

– Скорее всего, это просто гастрорефлюкс, – сказал врач, что-то записывая.

– Понятно, – сказала Оливия и, чуть подумав, поспешила добавить: – С точки зрения статистики крайне маловероятно, чтобы у вас тут за два вечера умерли две женщины по одной и той же причине.

– Я думаю, что с вами все в порядке, – сказал врач. – Но я все равно хотел бы вас осмотреть, прощупать брюшную полость, послушать сердце. – Он протянул ей голубой прямоугольник из чего-то непонятного, вроде бумаги. – Снимите с себя все и наденьте это. Запахивается спереди.

– Господи, да зачем же… – начала было Оливия, но он уже скрылся за занавеской. – Господи, да зачем же, – повторила она, закатив глаза, но сделала, как было велено, потому что доктор оказался приятным человеком и потому что та вчерашняя поедательница крабов умерла. Оливия аккуратно сложила брюки, пристроила на стул, трусы спрятала под них, чтобы врач их не увидел.

Идиотский пластиковый поясок явно был рассчитан на тех, у кого кожа да кости, вокруг нее он еле обернулся. Однако она все же исхитрилась завязать его на крошечный бантик. В ожидании врача она сложила руки на груди и осознала вдруг, что всякий раз, когда проезжала мимо этой больницы, ей в голову приходили одни и те же две мысли: что здесь она родилась и что сюда привезли тело ее отца, когда он покончил с собой. Да уж, кое-что пережить ей довелось, ну да ладно. Оливия выпрямила спину. Подумаешь. Другим тоже доводится много чего пережить.

Она тряхнула головой, вспомнив слова медсестры о том, как кто-то выкинул свою сестру в окно. Если бы у Кристофера была сестра, он бы ни за что не выкинул ее в окно. Если бы Кристофер женился на своей регистраторше, он бы и сейчас жил в родном городе. Хотя она, конечно, была дурочка. Понятно, почему он ее бросил. Зато жена у него совсем не дурочка. Пробивная, волевая и подлая, как гадюка.

Оливия снова выпрямилась и посмотрела на ровные ряды стеклянных пузырьков со всякой всячиной, на коробку с латексными перчатками. В ящиках этого металлического шкафчика наверняка лежат шприцы всевозможных видов и размеров для уколов от всего на свете. Она повертела стопой туда-сюда. Решила, что через минуту высунет нос проверить, как там Генри; она точно знала, что он не остался в машине, несмотря на трансляцию бейсбольного матча. Завтра она позвонит Банни, расскажет о своем маленьком фиаско.

А после все было как нарисованное губкой, словно бы кто-то, прижимая пропитанную краской губку к ее голове изнутри, понаставил пятен краски, и только эти пятна, эти яркие мазки она и запомнила, только их и выхватывала ее память из остатка той ночи. Быстрый шуршащий звук – отдергивают занавеску, – жестяной звон колечек по карнизу. Человек в синей лыжной маске машет на Оливию рукой, кричит: «Слазь!» Странное смятение; на миг в ней проснулась училка: «Эй, это еще что?» – в то время как он повторял: «Слазьте, дамочка, о госссподи». «Да куда же?» – чуть не спросила она, потому что смутились они оба, в этом она была уверена, – она, вцепившаяся в свое бумажное одеяние, и этот щуплый, в лыжной маске, машущий на нее рукой. На самом деле она сказала: «Слушайте. (Язык был как липучка для ловли мух.) Моя сумка вон там, на стуле».

Но из коридора доносился крик – мужской крик, – и он приближался, и нога в тяжелом ботинке ворвалась и пинком перевернула стул, и именно это швырнуло ее в черноту ужаса. Высокий мужчина с ружьем, в большом жилете цвета хаки с кучей карманов. Но он был в маске, хэллоуинской маске розовощекой улыбающейся свиньи, и именно эта маска погрузила ее еще глубже в ледяную черную воду – эта омерзительная пластмассовая маска, этот улыбающийся розовый свин. Под водой она видела водоросли на его камуфляжных штанах и знала, что он кричит на нее, но не могла разобрать слова.

Они погнали ее по коридору босиком и в этой бумажной голубой робе, а сами шагали следом; ноги ее болели и казались огромными, как кульки, наполненные водой. Сильным тычком в спину – она споткнулась, сжимая края бумажной накидки, – ее втолкнули в дверь того самого туалета, в котором она недавно побывала. На полу, привалившись к разным стенам, сидели медсестра, врач и Генри. Красная куртка Генри была расстегнута и перекошена, одна штанина наполовину задралась.

– Оливия, они сделали тебе больно?

– Ебать, заткнись, – сказал тот, с улыбающимся свиным рылом, и пнул Генри по ноге. – Еще слово – отстрелю твою гребаную башку нахуй.