Оливия Киттеридж

Энн промокала губкой пролитое молоко, по-прежнему держа малявку на бедре. Кристофер спокойно стоял напротив Оливии.

– Ты ведешь себя несколько параноидально, мама, – сказал он. – И так было всегда. По крайней мере – очень часто. И я ни разу не видел, чтобы ты хоть когда-нибудь это признала. Только что, казалось бы, все было нормально – и в следующий миг ты впадаешь в ярость. Это утомляет, изматывает тех, кто с тобой рядом.

Нога Оливии под столом ходила ходуном.

– Не вижу ни малейшей необходимости, – сказала она тихо, – сидеть тут и слушать, как меня обзывают шизоидом. В жизни своей такого не слыхала. Родной сын называет родную мать шизоидом. Видит бог, я свою мать не очень-то жаловала, но я ни разу в жизни…

– Оливия, – сказала Энн. – Пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь. Никто вас не обзывал. Крис всего лишь пытался сказать, что у вас слишком резко меняется настроение и из-за этого ему было трудно. В смысле, когда он рос. Потому что, понимаете, в любую минуту…

– Господи боже мой, ты-то что можешь об этом знать? Ты что, там была? – В голове у Оливии все ехало по кругу, и со зрением было что-то не то. – У вас что, у каждого по диплому по семейной психологии?

– Оливия… – сказала Энн.

– Нет, не останавливай ее. Езжай, мам. Все нормально. Я вызову тебе такси в аэропорт.

– Ты хочешь сплавить меня туда одну? Ушам своим не верю!

– Мне через час выходить на работу, Энн не может оставить детей. У нас не получится тебя отвезти. Такси тебя благополучно доставит. Энн, сможешь вызвать? Мама, тебе нужно будет подойти к кассе, чтобы тебе поменяли билет. Но это не должно быть проблемой.

И ее сын, как ни поразительно, начал собирать грязные тарелки и составлять их в посудомоечную машину.

– И ты меня вот прямо так вот вышвырнешь из дома? – Сердце у Оливии бешено колотилось.

– Смотри, вот тебе и пример, – спокойно ответил он, загружая посудомойку – тоже спокойно. – Ты говоришь, что хочешь уехать, и тут же обвиняешь меня в том, что я вышвыриваю тебя из дома. Раньше, в прошлом, я бы ужасно себя чувствовал. А сейчас я не собираюсь чувствовать себя ужасно. Потому что дело не во мне. Ты просто, похоже, не замечаешь, что твои поступки влекут за собой последствия.

Она встала, ухватившись за край стола, побрела в подвал, где с ночи был собран ее чемодан. Задыхаясь, подняла его по лестнице.

– Такси будет через двадцать минут, – сказала Энн Кристоферу, и он кивнул, продолжая загружать посудомойку.

– Поверить не могу, – сказала Оливия.

– Неудивительно. – Кристофер щеткой отскребал кастрюлю. – Мне и самому это когда-то казалось невероятным. Просто я не хочу больше это терпеть.

– Да ты меня вообще терпеть не можешь! – закричала Оливия. – Ты годами со мной плохо обращался!

– Нет, – тихо сказал ее сын. – Мне кажется, если ты подумаешь, то поймешь, что тут совсем другая история. У тебя тяжелый характер. По крайней мере, я думаю, что дело в характере, я не знаю, что там и как. Но ты умеешь делать так, чтобы люди ужасно себя чувствовали. И с папой ты так делала.

– Крис, – предостерегающе сказала Энн.

Но Кристофер мотнул головой.

– Я больше не позволю, мама, чтобы мною управлял страх перед тобой.

Страх перед ней? Как кто-то может ее бояться? Это ведь она боится! Он продолжал отскребать кастрюли, сковородки, вытирать кухонные поверхности – и спокойно отвечать ей. Что бы она ни говорила, он отвечал спокойно. Спокойно, как тот мусульманин, который каждое утро продавал ему газету, а потом провожал взглядом на заминированную станцию, на верную смерть. (Разве это не параноидальная картина, спрашивается? Это он, ее сын, параноик, а не она!) Сверху послышался крик Теодора:

– Мамочка, иди сюда! Мамочка!

Оливия заплакала.

Все расплылось, стало мутным – не только у нее перед глазами, а вообще. Она говорила всякое, все яростнее, а Кристофер отвечал все спокойнее и продолжал спокойно отмывать кухню. Она плакала и плакала. Кристофер говорил что-то про Джима О’Кейси. Про то, что тот был пьян, когда врезался в дерево.

– Ты орала на папу, как будто смерть Джима была на его совести. Как ты могла, мама? Даже не знаю, что было ужаснее – когда ты набрасывалась на меня или когда ты принимала мою сторону и набрасывалась на него. – Кристофер склонил голову набок, словно бы и впрямь обдумывал этот вопрос.

– Что ты несешь? – закричала Оливия. – Ты, с твоей новенькой женой. Она такая милая, Кристофер, меня аж тошнит. Ну да ладно. Надеюсь, теперь, когда ты во всем разобрался, жизнь твоя будет просто прекрасна!

И так далее. Оливия орала. Кристофер был спокоен. Наконец он тихо сказал:

– Окей, бери свой чемодан. Машина приехала.

Очередь в аэропорту – та, что на проверку безопасности, – была такой длинной, что заворачивала за угол. Чернокожая женщина в красном форменном жилете повторяла заунывным голосом:

– Пассажиры, проходите за угол и двигайтесь вдоль стены. Проходите за угол и двигайтесь вдоль стены.

Оливия дважды подходила к ней, совала свой билет и спрашивала:

– Куда мне идти?