Она не умела стрелять

Родион с Ксаной быстро попрощались и поспешно выскочили к машине. Обоим было так сложно, словно пришлось сдать экзамен, от которого зависело их общее будущее. Всего одно неправильно сказанное слово могло разрушить то, что только намеревалось состояться. Но этого почему-то не случилось. Вообще ничего плохого не случилось, вопреки плохим предчувствиям Родиона. От обилия новых впечатлений он ощущал себя так, будто его пропустили сквозь жернова. Никогда ему не было так важно чужое мнение. Но эти трое – парень, девочка и добрая уставшая женщина, пообещавшие стать его семьей, – были теперь ему необходимы, как воздух. И, кажется, они его приняли.

А Ксана с удивлением думала о том, как сильно повзрослели всего за полгода ее дети, по которым она очень сильно соскучилась. И сможет ли она теперь наладить с ними отношения, в которых больше не будет чувств вины и обиды? Останется только гордость собой и ожидание счастливого будущего, потому что другого будущего у них уже не будет.

…Коктебель встретил их мягким вечером, запахами моря и водорослей, цветущими сливами и абрикосами. Притихший дом был чуть настороженным, будто не ожидал такого скорого возвращения хозяина, но Родион распахнул окна, впустил свежий воздух, всколыхнувший занавески, и сразу стало свежо. Он повернулся к Александре, обнял, прижался к ней всем своим возбужденным горячим телом, но не стал долго ждать, сразу повел в спальню, быстро раздел и уложил в чистую постель, лег рядом.

– Давай пока просто полежим, я боюсь, – он потрогал сухими губами ее розовое ушко.

– Я соскучилась, – Ксана повернулась к нему спиной, прижалась, положила его ладонь себе на грудь. – Не бойся, наше тело мудрое, оно само знает, как ему лучше.

Родион погладил ее живот, бедра, опустил руку туда, где все сделалось влажным и горячим. Скоро они стали единым целым, и эта удивительная обоюдная целостность после долгой разлуки окончательно уничтожила последние остатки тревоги и сомнений. Родиону показалось, что отныне он навсегда стал частью этой удивительной женщины, носившей его ребенка. Его наэлектризованная, слишком чувствительная кожа, давно горевшая пламенем желания, рядом с ее телом становилась не такой болезненной, будто Ксана единственная могла погасить этот измучивший его жар. Ее руки переплелись с его руками, нежные маленькие ступни касались его лодыжек, и эти прикосновения были самыми лучшими ощущениями за всю жизнь.

Ксана уснула в его руках сразу, словно измученный долгой насыщенной прогулкой ребенок, а он не мог спать и долго лежал, вслушиваясь в ее дыхание, ощущая запах волос, чуть касаясь губами кожи виска. Он был в раю и хотел, чтобы время остановилось. Но оно было неумолимо – в открытые окна уже заглядывала ночь, чуть лукаво подмигивая звездами. Это означало, что надо готовить ужин. Он осторожно высвободил руку, Ксана глубоко вздохнула, улыбнулась во сне, повернулась на бок.

– Все будет хорошо, любимая, – он включил ночник, поцеловал ее висок с пульсирующей фиолетовой жилкой и отправился на кухню.

У него теперь их было двое, и обеих (или обоих?) нужно было, как следует, накормить. Теперь это была его главная обязанность, и он принялся за ее исполнение с полной ответственностью – так, как когда-то в прошлой жизни, когда готовился к заседаниям совета директоров.

…Весна в Крыму всегда была долгожданным и благодатным временем года, каждый новый день дарил или теплый дождь, после которого сразу начинали распускаться примулы и нарциссы, или ласковое солнце, по которому все так скучали зимой. Но для Зоечки наступила настоящая черная полоса, сравнимая только с тем временем, когда ее покинули родители. Антон, ее первый в жизни любовник, такой желанный, сделавший ее неудержимо страстной, ушел, даже не попрощавшись. Он просто тихо прикрыл за собой дверь ее квартиры. Сине-зеленый банный халат, тапочки, элегантные черные туфли и пальто он оставил, будто больше не нуждался в этих вещах. Именно в этих туфлях и пальто он один единственный раз ходил с ней на концерт. Они вместе слушали «Реквием» Моцарта, Антон держал ее руку в своей. Это было давно, и только халат в ванной постоянно напоминал ей о том, что она любила сильно, по-настоящему.

Это были невыносимые воспоминания, навязчивые и бередящие душу. Однажды Зоечка разозлилась, собрала его вещи в узел и закинула на антресоль, в самый дальний угол. Легче не стало. Показалось, будто воспоминания, наоборот, стали более осязаемые, будто Антон никуда не ушел, а просто сидел за компьютером в соседней комнате. Но, когда она туда входила, он по странной случайности становился невидимым.