Она не умела стрелять

Не ожидая такого откровенного ответа, Ксана растерялась, отвела, наконец, от него глаза и вспыхнула, словно нечаянно заглянула в приоткрытую дверь чужой спальни. Не давая ей опомниться, он остановился, взял горячими ладонями ее лицо и нежно провел кончиками пальцев по тонкой коже замерзших щек. Ксана застыла, не веря тому, что он стоит совсем близко, и она может чувствовать его горячие ладони, и сколько угодно вдыхать его свежий запах, от которого вдруг закружилась голова. Ощутив его сухие теплые губы, которыми он требовательно прижался к ее губам, будто имел на это полное право, она закрыла глаза. Родион стал ее целовать – страстно, горячо, прижав большими сильными руками к себе всю, будто невыразимо соскучился, и Ксана, забывшись, ответила. Как же давно, страдая от обид и невнимания, она мечтала о таких горячих поцелуях, когда, кажется, даже дыхания становятся единым целым, потому что иначе целоваться невозможно!

Где-то недалеко тревожно вскрикнула сойка, Александра вздрогнула, со всей силы оттолкнула его от себя, взглянула с отчаянием и побежала в сторону кладбища. Спастись, срочно спастись! Что она наделала! Он догнал ее, схватил за руку.

– Александра, постой!

– Вы что творите, зачем издеваетесь надо мной? Как мне с этим дальше жить? – голос ее сорвался, губы повело, дыхание сбилось, она попыталась вырвать из его большой руки свою ладонь, но он ее не отпустил, снова обнял ее, погладил по голове.

– Когда я увидел тебя в первый раз, твердо решил завести с тобой роман – ни к чему не обязывающий. У меня почти получилось, ты бы не смогла долго сопротивляться, я это видел по твоим глазам. Но ничего не вышло, ты исчезла, – голос его был глухим, очень уставшим.

Ксана заставила себя успокоиться, осторожно, но настойчиво высвободилась из его рук.

– Родион, послушай, у нас был бы хороший роман, и, возможно, я бы даже выгнала Жорика, окончательно убедившись, какое он дерьмо по сравнению с тобой. Но только не сейчас. Ты поступаешь жестоко, – от волнения она забыла обращаться к нему на «вы».

– Жестоко? Почему я именно сейчас я не могу тебя поцеловать? Я вернулся, чтобы увидеть тебя. Хотел лететь в Хельсинки и не смог, взял билет в Крым.

– Посмотри на меня.

– Я тебя вижу. И что?

– Мои ноги изуродованы, я в розыске. У меня двое детей и одинокая мама.

– Мне плевать на твои раны и розыск, – он смотрел ей прямо в глаза, будто настойчиво искал ответ на важный вопрос и не находил, – а мама и дети – это семья, это очень хорошо.

Ксана подняла руку, с наслаждением провела по его гладко выбритой щеке. Как бы ей хотелось каждый день смотреть в это лицо, трогать пальцами густые короткие ресницы, темные брови, целовать – нет, это невозможно… Боже, какие у него ресницы!

– Ты замечательный, Родион, но мы с тобой из разных миров, ты пока этого не понимаешь. Прости. Для тебя это развлечение, а для меня вся жизнь, которая рухнет в одночасье, если ты…

Не договорив, она отвернулась и быстро пошла прочь, мечтая только об одном – как можно скорее покинуть этот странный, завороженный зимним солнцем лес, выплакаться вволю и навсегда забыть о его руках и губах.

– Я хочу развестись со своей женой, и меня, возможно, лишат всего, я стану нищим. Тебе нужен нищий? Или ты вышвырнешь меня из жизни так же, как своего ненаглядного Георгия? – Родион выкрикнул эти слова ей вслед с неожиданной для себя злостью, вложив в них всю скрываемую до этого боль.

Ну что ж, она испугалась, отвернулась от него, не желая сложностей. Разве может он ее за это осуждать? Нет, конечно. Если она сейчас уйдет, пусть уходит. В конце концов, это глупо – добиваться сочувствия женщины, о которой он ничего не знает, кроме ее биографии.

В Коктебеле он много думал о своей жизни – абсолютно бесполезной, отлично обеспеченной, в которой не было ничего, кроме забот о собственных потребностях. Только неуклонно растущие финансовые показатели его личного благосостояния давали ощущение хоть какого-то движения, что было тоже неплохо, вполне привычно, стабильно. Он всё испортил своей женитьбой, почему-то решив, что это придаст смысл его одинокому существованию, сделает более респектабельным. Но скоро понял, что попал в искусно расставленную сеть собственных надуманных иллюзий, в которой с каждым годом запутывался еще больше. Чем сильнее он пытался освободиться, тем сильнее чувствовал эту липкую пустоту, принимая ее за временный кризис. И боялся признаться сам себе, что его жизнь, дойдя до какой-то предельной вершины гармонии, вдруг неуклонно покатилась вниз.

Пустота полезла изо всех щелей, стало больно, невозможно было вернуться в то счастливое время, когда он имел возможность распоряжаться собой. Именно сейчас ему очень нужна была помощь Ксаны, но почему он так опрометчиво решил, что сможет ей довериться? Всегда уверенный в себе, Родион потерял способность убеждения и не смог сказать правильные слова, не смог! Он еще никогда никому не признавался так откровенно в собственном бессилии и показался себе жалким. У него не останется больше смыслов, он как-нибудь доживет, но без нее. Болван! Он ей не нужен!