Она не умела стрелять

Два дня он сидел дома, злился, пил и понимал, что ему нехорошо. Вернее, совсем плохо. На Новый Год, отгремевший за окном салютами, ему было глубоко начхать. Наверное, действительно придется купить антибиотики, но идти за ними было невмоготу – тело ломило, периодически накатывала слабость. Да и вряд ли ближайшие аптеки работали. Ко всем неприятностям добавилась боль в горле, изнуряющий насморк. Гена расклеился окончательно и обессиленно валялся на диване кулем, проклиная Крым с его неразработанным шельфом и всех нефтегазовых олигархов, вместе взятых. Никакая сила не заставила бы его выйти в слякоть, от которой его трясло, словно он снова подхватил африканскую лихорадку.

Первого января позвонил веселый Кирилл, спросил, был ли он на перевязке, Гена послал его подальше и отключил связь. Кирилл не перезвонил – видимо, обиделся, и Гена совсем упал духом. Да, такое с ним было впервые, и как теперь выбираться из этой гиблой ситуации, он не знал совершенно.

Ксана сидела у маленького окошка, как-то по-особенному остро печалилась, задумчиво смотрела сквозь тусклое стекло на мокрые от дождя кусты, ожидая, когда трапезная опустеет и можно будет приняться за уборку. Сегодня ночью наступит Новый Год, но она ничего не увидит и не услышит – в монастыре привычно глухо и нестерпимо тихо, как в чистилище. Возможно, ночью закричит сойка, хотя зимой лесные птицы обычно молчат. Но лучше бы закричала, подала знак. Время потянется непередаваемо медленно, будто эта новогодняя ночь не захочет ее отпускать в рассвет. Ощущение затерянности и невыносимого одиночества стало настолько сильным, будто Ксана давно жила на необитаемом острове, и только теперь по-настоящему осознала, насколько ее положение безнадежно – она никогда больше не увидит людей.

От этих мыслей Ксане было очень грустно. Она любила Новый Год, напоминавший о счастливом детстве – загадывала желания, готовила подарки, радовалась наряженной елке. Это был маленький личный островок счастья, который у нее никто не мог отнять – ни Жорик, ни проблемы на работе, ни вечное безденежье. И сейчас, впервые за время пребывания в монастыре она почувствовала себя похороненной заживо, будто прошел не месяц, а целое десятилетие, и теперь придется пребывать здесь вечно, неудержимо стариться и, когда пробьет назначенный час, упокоиться на древнем кладбище рядом с теми, кто давно покинул земную юдоль.

Неожиданно к ней вошла настоятельница, мягко тронула ее за плечо.

– Иди на старое кладбище к часовне, к тебе приехали, – она бесшумно, словно тень, вышла.

Родион? Сердце ее заколотилось. Не может быть! Ксана каждый день ждала его, лелеяла мысли о новой встрече, но в глубине души была уверена, что он не вернется. Здравый смысл почти убедил ее в том, что у него в тот момент был сложный период, и она ему понадобилась, чтобы высказаться, что-то решить для себя. Это была минутная слабость, свойственная любому живому человеку – даже тем, кто привык себя контролировать каждый день и час. Трудности наверняка закончились, и он в Москве, празднует… Зачем ему Крым и глупая Александра? Это смешно!

По дороге она никого не встретила, будто монастырь перед Новым Годом окончательно вымер. Деревья в тумане казались зыбкими, мелкая морось приятно щекотала лицо, влажный воздух был сырым, тягучим, затруднял дыхание. Перед входом на кладбище Ксана чуть постояла, успокаивая дыхание, и медленно пошла дальше. Возле часовни ее ждал Родион.

– Привет, – она остановилась в двух шагах и вопросительно посмотрела в его лицо.

– Я приехал, чтобы увидеть тебя. Постой со мной рядом, – он взял ее за плечи, притянул к себе, укрыл полами распахнутой дубленки, обхватив большими руками.

Ксана замерла. От его тонкого свитера пахло морем и кипарисами. В грудной клетке билось большое сердце, она ощущала его удары своим телом, и это было очень доверительно, почти интимно, будто он попросил ее побыть рядом с его сердцем. Она чуть приподняла голову.

– Я грязная, вся одежда грязная.

– Ты самая чистая из всех, кого я знал. Просто постой со мной и ни о чем не спрашивай.

Ксана глубоко вздохнула, расслабилась, сомкнула пальцы за его спиной, стало тепло. На нее вдруг нахлынула волна неизъяснимой нежности. Она прижала свои раскрытые ладони к его спине, стараясь запомнить это удивительное ощущение чужой силы – такой мягкой и одновременно мощной.

– Поехали в Коктебель.

– Зачем, Родион?

– Мне нужно быть с тобой, говорить, смотреть на тебя, иначе я сойду с ума. Это очень личное. Ты первая женщина в моей жизни, к которой я испытываю такие сильные чувства.

– Мне надо предупредить настоятельницу.

– Я уже предупредил…