Она не умела стрелять

В Коктебель они приехали очень быстро, несмотря на туман. Всю дорогу Ксана сидела на заднем сиденье и слушала «Времена года» Вивальди. Звучание в динамиках было чистым, негромким и необыкновенно насыщенным. Музыка взволновала ее, напомнив о том, что в человеческой жизни существуют удивительно прекрасные моменты. Мыслей не было, только ощущение, что теперь все хорошо, и этот мало знакомый, но уже такой любимый мужчина – именно тот человек, с которым ей сейчас необходимо быть рядом. Это было удивительное ощущение судьбы, будто нечто, заранее предрешенное, уже свершилось там, на небесах. И не было никакого смысла задумываться о будущем, потому что оно, наконец, состоялось здесь, на земле. Этот мужчина спас ее не только на заснеженном плато, но и сейчас – от глухого одиночества, которое почти разъело ее душу, заставляя страдать.

Родион загнал машину в гараж, помог ей выбраться из салона.

– Пойдем, я покажу тебе дом.

– Я бы хотела выкупаться и переодеться во что-нибудь чистое.

– Я приготовлю тебе ванну, а сам займусь ужином. Хорошо?

Происходящее казалось нереальным – она и он, совершенно одни, в пустом доме. За окном, где-то совсем недалеко, шумело море. Ксана забыла, как это – когда море шумит. Ей подумалось, что теперь придется всему учиться заново – смотреть, удивляться, запоминать. Она долго лежала в горячей воде, играя пеной, и думала о том, что в прошлой жизни не понимала, какое невероятное блаженство может доставить обычная горячая ванна. Чтобы это почувствовать, надо пожить в каморке, похожей на кладовку, когда возможность выкупаться холодной водой предоставляется всего раз в неделю.

Дверь открылась, вошел Родион с двумя бокалами.

– Это «Шардоне». Будешь?

Ксана покраснела и согласилась, подумав, что находится в воде абсолютно голая, едва прикрытая пеной, но он не обратил на это никакого внимания, сел на край ванной, подал ей бокал. Она глотнула вина. Забытый вкус – такой будоражащий, острый, напомнивший о жарком лете, легком платьице на тонких бретельках, пряном запахе разогретых солнцем южных елей и кипарисов.

– Я хочу сегодня спать с тобой, любить тебя и никуда больше не торопиться.

Он сказал об этом очень серьезно, будто боялся, что она ему может отказать – в его голосе прозвучали вопросительные нотки. Ксана сердцем понимала, что так и будет, но ее здравый смысл сопротивлялся происходящему всеми силами.

– Зачем это тебе, Родион? Разве тебя не отталкивает мой вид? – она подняла ногу из пены и показала ему покрытую уродливыми багровыми рубцами кожу, с сожалением провела по ней пальцами. Не отрывая глаз от ее лица, он счастливо улыбнулся.

– Скажи, как это называется, когда где-то в Москве осталась жена необыкновенной красоты, а я день и ночь думаю о женщине с шрамами на ногах и мечтаю каждый из них потрогать губами? Я хочу тебя с нашего первого поцелуя. Нет, еще с пресс-конференции. У тебя изумительное тело.

– Ты извращенец, Родион.

Он забрал у нее недопитое вино, поставил бокалы на столик, и протянул руки.

– Иди ко мне.

Ксана взяла его за руки и поднялась из ванны. Она уже давно поняла, что позволит ему абсолютно все – этот мужчина на самом деле был ее единственной половиной, хотя осознать это было сложно. Никакие доводы разума больше не работали, она даже не собиралась прислушиваться к своему здравому смыслу, который просто кричал от ужаса. Бросит, забудет, найдет другую? Пускай! Но эта ночь будет согревать ее всю оставшуюся жизнь. Желание было сильнее разума, и от понимания того, что она может, наконец, пойти навстречу своим сокровенным желаниям, у Ксаны слегка кружилась голова.

В постели, которая почему-то пахла лавандой, он прижался к ней, тяжелый, горячий, очень плотный, с нежным запахом кожи, который Ксане напомнил ее первую юную влюбленность. Она нежно погладила его спину руками, наслаждаясь этими прикосновениями, а он, не сдерживаясь больше, стал целовать ее всю. Ощущая на себе его большое тяжелое тело, она блаженствовала, словно столько времени была слишком легкой, и вот, наконец, этот до дрожи в ногах любимый мужчина ее уравновесил. Не думая о «завтра», Ксана получала удовольствие «здесь и сейчас» от того, что они, наконец, могли принадлежать друг другу без остатка. Она больше не хотела изводить себя ненужными вопросами о смысле происходящего. Смысл был именно в происходящем, и не более того.