Она не умела стрелять

– Ты мне не веришь?

– Нет.

– Ну и не верь. А я все равно тебя не отпущу.

Марьяна повернулась к нему, взяла его лицо в ладони.

– Понимаешь, это и есть моя зависимость – непреодолимое желание верить. Если я начну привыкать к тебе, сойду с ума, как начала сходить после него. Ты же видел мои глаза.

– Мне кажется, мы не сможем вот так просто расстаться.

– Почему?

– У меня такое ощущение, что это…

Она перебила его:

– Это неутоленная страсть, физиологический голод. Поверь мне как врачу, пройдет быстро, – она отпустила его, быстро оделась и действительно ушла, не сказав больше ни слова.

Гена откинулся на подушки. На душе у него стало так скверно, будто над головой сомкнулась черная бездна, издевательски показав напоследок райские чертоги. Он подумал, что женщина с таким ярким темпераментом действительно не для легких связей. Она потребует его целиком. Готов ли он к этому? Ответа не было, он никогда не знал подобных отношений, это пугало. И все же что-то заставило его рывком подняться, быстро одеться и выйти за ней на улицу.

Было очень тихо, холодно, он привычно поежился и растерянно огляделся вокруг, не зная, что ищет. Гордая и высокомерная Марьяна наверняка давно уехала. Только зачем эта гордость, кому она нужна, кто ее оценит? Невыносимая женщина! Возле подъезда, на тротуаре, стояли в ряд, опасно прижавшись грязными боками, застывшие на ночном морозце машины, их владельцы давно смотрели телевизоры в комнатах-клетках. Гена внимательно прислушался, даже зачем-то понюхал воздух. Где-то недалеко работал мотор. Он осторожно двинулся на этот звук, по привычке придерживаясь тени. В небольшом «кармане» возле соседнего подъезда он заметил серый «ланос» с зажженными фарами – обшарпанный, с помятым передним крылом. Мотор работал на холостых, из глушителя вырывалось облачко сизого дыма. Испугавшись, что машина начнет сдавать назад, он ускорил шаг и услышал плач. Женщина лежала на руле и горько рыдала, вздрагивая всем телом. По глупой шляпке он узнал свою неожиданную любовницу. Гена рывком открыл водительскую дверь.

– Что? – она подняла к нему перекошенное лицо. – Что вам опять от меня надо?

Гена не церемонясь, отодвинул Марьяну от руля, выдернул из замка зажигания ключ, схватил ее сумку с пассажирского сиденья и вытащил женщину из заглохшей машины. Он злился, как никогда. Ее постоянное бессмысленное сопротивление было непонятным, раздражающим до предела. Да сколько можно строить из себя королеву? Это выглядело попросту нелепо, всему есть предел, и силе характера – тоже!

– Хватит! Надоело! Пошли.

Он не дал ей опомниться и, крепко обняв, быстро повел в подъезд. Марьяна больше не сопротивлялась, обмякла, руки ее дрожали. Она будто сломалась, как ломается умершее зимой дерево от первого порыва весеннего ветра. Он затолкал ее в квартиру, быстро снял пальто, небрежно закинул на вешалку шляпку, повел на кухню, усадил и заставил выпить полстакана водки. Она выпила и спрятала лицо в ладони, потом подняла на него покрасневшие опухшие глаза.

– Я не истеричка… Просто…

– Молчи. Я знаю, что с тобой.

– Откуда?

– Просто знаю. Видел многое. И ничего не надо мне объяснять. Сейчас пойдем спать.

Водка подействовала, ее глаза посоловели.

– Самое печальное, что я его действительно любила, и мне с ним было очень хорошо, вот в чем была моя зависимость. А с тобой я просто не сдержалась, мне безумно стыдно, прости. Я тебя не знаю, – Гена покачал головой, но она не дала ему сказать, перебила, – я в марте уеду в Африку. Хирургом.

– Уехать ты всегда успеешь. Захочешь, поедем вместе. Но не в марте.

– Ты н-не смеешь мне указывать! – ее язык стал заплетаться.

– Я и не собираюсь. Просто не пущу. А сейчас – спать.

Он осторожно поднял ее, повел в комнату, раздел, оставив лифчик и трусики, уложил на диван и подоткнул одеяло. Он ухаживал за ней, словно за больным ребенком и думал, что это замечательно – беспокоиться о ком-то, таком близком и беззащитном. Марьяна, смертельно уставшая и измученная переживаниями, тут же уснула. А он лежал рядом, слушал ее тихое дыхание и долго не спал, размышляя о том, что никогда еще ему не хотелось ни о ком так нежно заботиться, как о ней. Эта колючая, независимая, совершенно невыносимая женщина была ранимее бабочки-однодневки на весеннем лугу.