Она не умела стрелять

Он задремал только под утро, а проснувшись, перепугался, что она опять ушла не попрощавшись. Но в ванной бодро шумела вода. Марьяна вышла, завернувшись в широкое полотенце, с длинных мокрых волос на пол стекали крупные капли. Была она вся розовенькая, чистая, успокоенная, и Гена не выдержал, схватил ее за руку, притянул ее к себе. Новая близость оказалась более осознанной, Марьяна прижималась к нему, обхватывала его бедра длинными ногами, медленно гладила тело и лицо, целовала глаза. Гена спросил ее, сильно ли он уродливый, Марьяна ответила утвердительно и попросила ей не мешать. Он равнодушно подумал, что для того, что между ними уже произошло и происходило теперь, его внешность была не важна. Скорее всего, что-то случилось на уровне души, но о душе он не имел ни малейшего понятия, считая ее наличие выдумками попов. Потом они лежали, разговаривали, она уже привычно играла его пальцами возле своей щеки.

– Манечка, что у тебя с машиной?

– Неудачно припарковалась. Я не Манечка.

– Тогда Маруся. Надо отремонтировать. У тебя есть деньги?

– Да, просто не хочется. Все равно уезжать. Не называй меня Марусей.

– Ты никуда не поедешь, моя ласковая Мусечка.

– Почему?

– Потому что ты мне очень нужна.

– Ты меня не знаешь.

– Я вообще ничего не знаю, кроме одного – ты сводишь меня с ума.

– Я взрослая, мне сорок пять.

– А мне пятьдесят. Значит, будем договариваться по-взрослому. Ты никуда не уедешь в марте. А потом, когда я закончу работу, мы будем вместе. До конца жизни.

– Так не бывает. Через время мы начнем кидаться друг на друга с претензиями. Сейчас у тебя эйфория, но скоро останется голая проза – приготовить еду, первым попасть в туалет утром, убрать посуду. Я знаю, о чем говорю. Ты глупец, Геша, даже не представляешь себе, как это сложно в таком возрасте – начать жить вместе.

– Не настолько. Я расчетливый и дальновидный проходимец. Это ты все слишком усложняешь.

– Но ты же никогда не был женат.

– Не был, но зато с бытовыми проблемами давно научился справляться сам. И вообще, вымыть посуду – не вопрос, было бы что мыть.

Так они лежали и перекидывались ничего не значащими фразами, будто о более сложных вещах говорить им было страшно, но молчать уже было невозможно. Вдруг он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо, его взгляд был предельно серьезным.

– Маня, я не могу сейчас ничего загадывать. Давай сделаем так. Ты заходи. Не так часто, как мне хотелось бы, но заходи. У меня крайне сложное неоконченное дело в Симферополе. Я просто сейчас безумно занят. Я буду ждать всегда, но не знаю, где буду сам. Мне важно, чтобы ты никуда не исчезла, а потом я тебя найду.

– Я приду через три дня.

– Хорошо, – он прижался губами к ее глазам и с наслаждением вдохнул запах чистой кожи…

Марьяна пришла через три дня, а потом еще, и еще, их встречи стали частыми. Сжигающая обоих страсть, агрессивная, жаждущая и сокрушительная, постепенно стала тише, волшебным образом преобразившись в истинное наслаждение – позднее, совершенно нежданное и оттого особенно желанное. Как ни удивительно, у них оказалось много общего – командировки, гуманитарные миссии, знакомые. Об Африке они могли говорить часами, вспоминая саванну и пустыни, рассказывая друг другу случаи из жизни, обсуждая местных знаменитостей. Они даже бывали там в одно и то же время и только по чистой случайности не встретились. Гену не интересовали госпитали, он практически не болел, а Марьяна крайне снисходительно относилась к приезжавшим на джипах военным, воспринимая их как бездушных роботов с набором команд в голове.

Оба прекрасно владели английским, и, готовя на тесной кухоньке завтрак после очередной проведенной ночи, с удовольствием общались на иностранном. Гена постоянно комплексовал по поводу своей внешности и того, что ниже ее ростом, просил не смотреть на него, закрывал лицо руками, Марьяна улыбалась и обнимала его. А потом догадалась, что он это делал специально, чтобы вызвать заботу к себе. А когда она вдруг задумывалась, вспоминая прошлое, он обнимал ее и тискал, словно медведь, в своих огромных лапах, не давая печалиться, и, как она не фыркала, называл Манечкой и Марусей. Он придумывал для нее новые смешные имена, каждый раз разные. Она даже хотела их записывать, но забывала это сделать, потому что его глупое мимишное воркование всегда заканчивалось сексом, а после него было не до имен.