Они не те, кем кажутся (сборник)

– Не слышал, значит… В общем, это когда драка за деньги, а зрители еще и ставки делают, на этом тоже можно прибыль получить. У вас на Рижской такого не бывает, но кое-где эта развлекуха еще осталась, последний раз я такое на Китай-городе наблюдал. Слабаки, никакой техники. А я этим еще до войны зарабатывал, так что опыт имеется.

Да уж, вон он, этот опыт, на лице написан: живого места нет. Таким путем зарабатывать патроны Ершик ни за что не согласился бы. Не из-за трусости, прозвище-то его не только от имени образовалось, случалось и ему подраться, но всегда за что-то настоящее: за гадость, сказанную про него или про маму, за то, что на книжку нарочно наступили, за соседскую Ритку. Вот это зря, кстати, девчонка не оценила, а синяк еще долго под глазом держался. А за патроны… В первый раз увидеть человека, которого и знать не знаешь, и вдруг так сразу кулаком стукнуть. По живому. Не каждый сможет.

– Старый, а можно вопрос?

– Хочешь спросить про отца Александра, клоп любопытный? – Ершик кивнул, удивляясь, как он догадался. – Попросил его помолиться за упокой. Евгении и Натальи.

Спрашивать больше не хотелось, сам был не рад, что такую боль наружу вытащил. Но спросил.

– Поэтому вы седой весь? – Ершик вздохнул, не зря ему сразу показалось, что мужик непростой.

Старый кивнул. А поскольку мальчишка все еще продолжал на него смотреть, искренне переживая чужое горе, то и молчать расхотелось. Любит пацан истории, сразу видно. Только вот история-то у него совсем не книжная…

– Ты, наверное, не поверишь, но, когда весь этот армагеддец случился, я сигнал тревоги проспал. Поругался вдрызг с женой, напился в клубе, машину пришлось оставить. Досидел до утра, залил глаза до зеленых чертей… Доковылял до метро, спустился на Третьяковскую и заснул на лавке. Менты не вывели – наверное, подойти боялись. А когда проснулся… Решил, что белая горячка накрыла: полна станция народу, все кричат, воют, выход какой-то железкой закрыт, около нее милиционер с автоматом наперевес и весь трясется от страха, что разорвут в клочья. Я сначала решил, что какой-нибудь государственный переворот случился или что-то в этом роде, и только через несколько часов дошло, что там бомбы падали. И еще год жену искал, надеялся, что она зачем-то в метро спустилась, а она, наверное, дома ждала, никуда не выходила… Несколько лет бродил по метро, как привидение. А когда перестал искать… – Старый разжал кулаки, перевернул ладони кверху, и на его запястьях Ершик разглядел тонкие белые полоски давно заживших шрамов. – Лучше тебе не знать, что дальше было. Страх потерял, думал, что ничего хуже того, что произошло, со мной уже не случится.

Ершик уже догадался, что перед ним наемник, который не брезговал никакой работой, которому все равно: что от мутантов территорию зачистить, что от тех, кто успел раньше там поселиться на свою беду. Хотелось бы думать, что он геройски защищал станции и охранял торговые караваны – наверное, и такое иногда случалось.

– Как вспомню, что творил, у самого мороз по коже. Потом встретил Наталью и обосновался на Фрунзенской. Три года прожили спокойно, тогда уж и Красная Линия коммунистической стала, порядок у них какой-никакой… – Ершик и не спрашивал, что дальше случилось, уже поняв, что этот человек веселую историю не расскажет. Несчастья преследовали его или он находил их сам? – Налет бандитский случился, сверху они пришли, с группой сталкеров прорвались, когда герму открыли. Думали после на Кольцо попасть, но не получилось, положили бандюков там же на платформе почти всех. Только поздно… Наталья, жена, погибла прямо на моих глазах. И ее родители. Слишком быстро, только и успел увидеть, как они на пол падают. Из моих один сын Пашка выжил, ему еще годика не было. Так что с шаболовскими у меня свои счеты, скальпы их стриженые снимал бы и на стенку вешал. Жаль, стенки даже своей нет…

И так невозмутимо он это рассказывал, будто не о себе, а о вовсе незнакомом человеке. Ершик хлюпнул носом, совсем жалко стало Старого. Как обычно перемешав все в голове, представил, как толстая стальная дверь вдруг отгораживает от него Рижскую, а там мама и друзья его: Юрка, Левик и Гошка с Алексеевской, Сан Саныч, трое сталкеров, которых он знал больше по прозвищам – Бобер, Архимед и Блин. И Людмила-повариха, мамина подруга и злейший враг. А если он их больше никогда не увидит? Захотелось домой.

– Где ваш сын сейчас?

– На Пушкинской. В Рейхе сейчас безопасно, но ведь растет парень, соображать начинает – надо увозить его оттуда, пока этой коричневой чумой не заразился.

Чумой?! Коричневой? Ершик знал про такую болезнь по книжкам, а Старый говорил о сыне так спокойно… Странно это!

– Так на Пушкинской чума?

Старый вспомнил, с кем разговаривает, отцовским жестом взъерошил светло-русую макушку:

– Это я не в прямом смысле. Не в микробах болезнь, а в голове. Мысли вредные, идеи вредные… И заразные, как не знаю что! Нет, после красных ни в какой политике участвовать не хочу. Сам по себе. И ты живи своей головой, не слушай, если тебе мозги полощут.