Читаем Онтология поэтического слова Артюра Рембо полностью

Рембо с его поисками истоков смысла поэтического слова, видимо привлекла граничность человеческого существования, особенно ярко воплотившаяся в образе Офелии. Офелия – цветок среди цветов. Её букет составлен из разных цветов: розмарина, ромашки, лютика, фиалки, крапивы, купавы, анютиных глазок. В нём есть цветок, народное название которого не приводится. Однако Шекспир не упоминает лилию. Видимо, лилия – это символ, к которому обратился сам Рембо, осмысляя образ Офелии. Лилия – царственный цветок. Нарекая Офелию лилией, Рембо заставляет читателя переосмыслить символику шекспировского «Гамлета», через семантику предсмертного букета Офелии, в котором есть всё, кроме царственного цветка, которым и является она сама. Офелия уходит из жизни, так и не став принцессой, супругой принца, невесткой королевы. Её царственность осталась скрытой, не воплощённой. Мало того, свадебный букет превращается в букет предсмертный, состоящий из разных цветов, словно символизируя завершенность жизненного пути героини. Кроме того, в букете шекспировской Офелии есть цветок, название которого, хотя и не произносится, но мыслится окружающими, как импульс, дающий снижающий оттенок всей ситуации её жизни и смерти, словно указывая на некие таинственные, не подлежащие разглашению обстоятельства. Это символика шекспировской Офелии.

Вводя символ лилии, которая в народной символике означает чистоту и невинность, Рембо акцентирует в образе Офелии возвышенное начало. Как и всякий символ, лилия не однозначна, являясь ещё и символом бледной смерти.

В народных сказаниях появление лилии предвещало скорую смерть.

Лилия упоминается в нагорной проповеди Иисуса Христа.

Лилию держит в руках архангел Гавриил, принёсший деве Марии благую весть.

Ангел награждает лилией короля франков Хлодвига.

Лилия была в гербах Флоренции и Тосканы.

И, наконец, королевская лилия дома Бурбонов – державная лилия Франции.

Вся эта семантика вибрирует в поэтическом тексте Артюра Рембо.

Офелия – это и ночная поэтическая грёза, и огромная лилия, плывущая по воде, и фантом, призрак, вызывающий не столько страх, сколько сочувствие и сожаление, восхищение и печаль. В изображении Офелии нет каких-либо зловещих оттенков, скорее можно говорить о высокой печали.

Поэтическое сознание лирического героя адекватно ощущает себя на грани дневного и ночного миров, где пребывает героиня. Призрак Офелии, безумной и прекрасной, сливается с образом гигантского цветка. Он в гармонии с окружающим предметным миром: ветер целует его, вуали-лепестки покачиваются на волнах, ивы дрожат на её плече, камыши склоняются на лоб, кувшинки вздыхают вокруг, какая-то маленькая птичка выпархивает из гнезда – и всё это – в волшебном пении светил.

Описывая призрак Офелии, Рембо играет местоимениями мужского и женского рода. Лилия, символизирующая Офелию (un lys) – существительное мужского рода, с которым согласуется соответствующее притяжательное местоимение его (son). В то же время используется местоимение она (elle). Игра местоимениями создаёт ощущение вибрации зрительного восприятия: от образа гигантского цветка, до образа бедной мёртвой Офелии.

Поэт стремится проникнуть в тайну смерти Офелии не через конкретные причинно-следственные связи, приведшие героиню к завершению земного пути, как это чётко обозначил Шекспир в трагедии «Гамлет», но абстрагируя, суверенизируя персонаж, вынося загадку жизни и смерти за скобки трагических обстоятельств. Это вполне авангардистский художественный приём, нашедший впоследствии широкое применение в литературном творчестве.[42]

Офелия умерла – освободилась и понимает рассказы ветров с Норвежских гор, слышит сердцем пение природы. Ей ведомы жалобы дерева и воздыхания ночей, голоса безумных морей. Ей открывается бесконечность Неба, Любви, Свободы. Это и есть причина её сумасшествия и смерти, это определяет её состояние на грани бытия и небытия.

Рембо заглянул туда, в зазор граничных глубин бытия и небытия, в которые Гамлету не позволило заглянуть качество, которое Шекспир обозначил словом-понятием mind[43], имеющим в английском языке сле дующие значения: разум, ум, совесть, вера. Разум, совесть, вера, ум останавливают героя Шекспира, узревшего границу между бытием и ничто от погружения в призрачное бытийно-небытийное состояние.

Шекспир в монологе Гамлета как реалист эпохи Возрождения, в сущности, отказался изобразить небытие, укрепившись на границе сумеречного и дневного миров. Он оставляет попытки зафиксировать неведомое, оставив нам в наследие труднопереводимый на иные языки текст «о мёртвом узле суеты земной», об «удавке», «петле», в которой корчится разум человека, стремящегося постигнуть границу миров.

Рембо идёт дальше Шекспира и безбоязненно вступает в сумеречную зону неведомого, фиксируя его как фантом, выявляя в нём прекрасное. Там, где совесть, мысль и разум остановили шекспировского Гамлета, Офелия Артюра Рембо безбоязненно продолжила свой путь, который не завершился, когда закончилось её плавание по земным рекам.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Китай. Его жители, нравы, обычаи, просвещение
Китай. Его жители, нравы, обычаи, просвещение

«Все, что только написано мною общаго касательно нравовъ, обычаевъ и просвѣщенія въ Китаѣ, при всей краткости своей, достаточно подать вѣрное и ясное понятіе о гражданскомъ образованіи китайскаго государства. Въ Европѣ до сего времени полагали Китай въ Азіи не по одному географическому положенію, но и въ отношеніи къ гражданскому образованію – разумѣя подъ образованіемъ одно варварство и невѣжество: но сами не могли примѣтить своего заблужденія по сему предмету. Первые Католическіе миссіонеры, при своемъ вступленіи въ Китай, превосходно описали естественное и гражданское состояніе сего государства: но не многіе изъ нихъ, и тѣ только слегка касались нравовъ и обычаевъ народа…»Произведение дается в дореформенном алфавите.

Никита Яковлевич Бичурин

Геология и география / История / Языкознание / Военная документалистика / Образование и наука
Судьбы русской духовной традиции в отечественной литературе и искусстве ХХ века – начала XXI века: 1917–2017. Том 1. 1917–1934
Судьбы русской духовной традиции в отечественной литературе и искусстве ХХ века – начала XXI века: 1917–2017. Том 1. 1917–1934

Вопреки всем переворотам XX века, русская духовная традиция существовала в отечественной культуре на всем протяжении этого трагического столетия и продолжает существовать до сих пор. Более того, именно эта традиция определяла во многом ключевые смыслы творческого процесса как в СССР, так и русском Зарубежье. Несмотря на репрессии после 1917 года, вопреки инославной и иноязычной культуре в странах рассеяния, в отличие от атеизма постмодернистской цивилизации начала XXI века, – те или иные формы православной духовной энергетики неизменно служили источником художественного вдохновения многих крупнейших русских писателей, композиторов, живописцев, режиссеров театра и кино. Часто это происходило в превращенных формах, скрыто, в подтексте, в символике, в иносказании. Порой этого не осознавал и сам художник, так что исследователю стоит немалого труда обнаружить вероисповедную основу вполне светского, на первый взгляд, романа или кинофильма и квалифицировать ее так, как она того заслуживает.Авторы предлагаемой книги по мере сил решают эту задачу – впервые в нашей научной литературе. Первый том из задуманных трех посвящен периоду 1917–1934 годов – от революции до Первого съезда советских писателей, хотя, конечно, затрагивает предыдущие и последующие эпохи отечественной истории и культуры.

Александр Васильевич Моторин , Александр Леонидович Казин , Алексей Маркович Любомудров , Коллектив авторов , Ольга Игоревна Гладкова , Роман Геннадьевич Круглов , Татьяна Николаевна Резвых

Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука