Опасная профессия: писатель

Сергей – хам. При всем его богатстве – хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь – чем он для меня отличается от Приблудного? – такое же ничтожество, так же атрофировано элементарное чувство порядочности: вообще он это искусно скрывает, но тут в гневе у него прорвалось. И что бы мне Катя ни говорила, что он болен, что это нарочно, – все это ерунда. Я даже нарочно такой не смогу быть. Обозлился на то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было все испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли?! Перемудрил! – Конечно, разбилась! А дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская! Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь. Сергей понимал себя, и только. Не посмотрел, а как же я должна реагировать – история с Ритой (Маргарита Лившиц. – Ю. Б.), когда он приводил ее сюда и при мне все это происходило, потом, когда я чинила после них кровать… Всегдашнее – «я как женщина ему не нравлюсь» и т. п. И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой. Ведь Покровский – это только самообман… И только Л. был настоящим. Мне и сейчас дорого то безрассудство. Но это все равно. Пускай Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья – «это тоже мое, но пусть пока останется», – нельзя такие вещи делать…»

Можно себе представить, какая была сцена, и понять Бениславскую, как грубые слова Есенина ее задели: за все ее бескорыстие – такая «награда»!..

Конечно, это весьма грустный сюжет: любить и не быть любимой. Бениславская – не Райх, не Дункан, с ними Есенин мог закружиться в «чувственной вьюге» и просить: «Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли…» С Бениславской – нет. Об этом Есенин писал ей открытым текстом 21 марта 1925 года: «Милая Галя! Вы мне близки как друг, но я Вас нисколько не люблю как женщину».

Как утверждала сестра Есенина, Екатерина, эта тема в разговорах Есенина и Бениславской возникала не раз: «Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий, самый лучший друг мне. Но я не люблю вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У вас мужской характер и мужское мышление».

Бениславская на секунду прикрывала свои глаза длинными ресницами и, печально усмехнувшись, отвечала: «Сергей Александрович, я не посягаю на вашу свободу, и нечего вам беспокоиться».

Беспокоилась сама Бениславская. И не за статус «любимой женщины», а за статус защитницы и охранительницы интересов поэта. Что делать? И тут были конкуренты, а точнее, конкурентки, и самая опасная из них – Анна Берзинь (1897–1961), в то время сотрудник могущественного Госиздата, редактор отдела крестьянской литературы.

По признанию Екатерины Есениной: «Не помню, как появилась в нашем доме Анна Абрамовна Берзинь. Светло-русая, с голубыми глазами, высокого роста и всегда с улыбкой, она почти ежедневно стала бывать у нас…»

А вот воспоминания самой Берзинь: «В мою жизнь прочно вошла вся прозаическая и тяжелая – изнаночная – сторона жизни Сергея Александровича. О ней надо рассказать подробно и просто, рассказать так, чтобы стало ясно, как из женщины, увлеченной молодым поэтом, быстро минуя влюбленность, я стала товарищем и опекуном, на долю которого досталось много нерадостных минут, особенно в последние годы жизни Сергея Александровича».

Сохранилась дарственная надпись поэта Анне Берзинь на книге «Березовый ситец»:

Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты,
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.

И дата: «12/VI-25».

О Бениславской Анна Берзинь писала: «Мне хочется сказать много хорошего о милом человеке, верном и заботливом друге Есенина, его жене, подруге, товарище и ангеле-хранителе, каким была для него всю жизнь Галина Артуровна Бениславская».

Эти слова, так сказать, для истории, для той истории, которая пишется гладко, без копания в «нижнем белье» и с опусканием всяких деталей, короче, история высветленная, отбеленная, чистая, – именно так было принято писать в эпоху социализма.

В воспоминаниях Бениславской все описано иначе о Берзинь:

«Я лично всегда относилась к ней хорошо. Ее внутренний облик, иногда ее выходки мне нравились. Она прошла через огонь и воду. Умная и оригинальная, смелая, не останавливающаяся ни перед какими препятствиям, она не могла не нравиться мне…»

А далее Бениславская ставит извечное «но» и пишет: