Опасная профессия: писатель

Да, это он, Лебедев-Кумач, сочинил когда-то такую песню. И вот одинокие вечера при лампе. «Ты спрашиваешь, не скучно ли мне, – писал Лебедев-Кумач дочери. – Родненькая моя, я вообще не привык скучать, а тут все время находятся хотя бы мелкие делишки по дому и по обслуживанию самого себя. Это отчасти хорошо, потому что отвлекает от мыслей о болезни и помогает рассредоточиться. Иной раз с утра едва-едва встанешь (особенно, если ночью не спалось), а потом начнешь понемногу выполнять мелкие «необходимости» – и, смотришь, разошелся. Много времени, чтобы подумать, а я это дело очень люблю. Всяческие мысли идут, ассоциации, воспоминания. Кое-что записываю. Очень хочется написать кое-что в прозе. Обдумываю и постараюсь обязательно осуществить. Но ведь это не так просто. И болезнь моя мешает, и отвык я от прозы здорово. И хочется, если уж написать, хотя бы маленькую вещицу, так уж сделать это как следует, чтобы не стыдно было и самому прочесть, и другим показать – в первую очередь тебе и маме…»

Словечко «стыдно» – это о прошлых бодряческих песнях? «Морская гвардия идет уверенно, / Любой опасности глядит она в глаза, / В боях испытана, в огне проверена, / Морская гвардия – для недругов гроза!» А жизнь показала, что не такая уже она и гроза… А уж о том, что «И в воде не утонем и в огне мы не сгорим!» – и говорить не приходится. Бесшабашная ложь.

А тем временем в стране обсуждалось постановление ЦК о Михаиле Зощенко и об Анне Ахматовой и о развернувшейся борьбе с «безродными космополитами». Все писатели были ввергнуты в водоворот этих событий. И лишь Лебедев-Кумач отсиживался на даче во Внуково и молчал. Собратья по перу никак не могли понять поступок «основоположника жанра советской массовой песни». Многие утверждали: «Кумач кончился». А он не кончился, он вел эпистолярный разговор с дочерью в жизни. Наставлял, советовал:

«Внуково, 6 /X-47

Милая моя доченька!.. В общем, я верю и знаю, что у тебя все должно обойтись хорошо. Но все же не трать зря нервы и духовные силы – умей сосредоточить внимание на том, что сейчас нужнее всего. И еще помни – в жизни все расценивается не по тайным твоим мыслям и талантам, а по делам. В принципе, в потенции ты можешь быть сверхгением, но если ты себя никак не проявила – грош тебе цена. И наоборот – кто свои копеечные способности сумел развить и показать, тому честь и хвала. Одним словом, под лежачий камень и вода не течет. Родная моя, я говорю с тобою, как с самим собой, поэтому пойми все, как надо…»

Звал дочь на Новый год: «… достанем лыжи и устроим такой Дингли-Делл, какой ни одному Диккенсу не снился. И елка будет чудесно пахнуть снегом, а снег – елкой. А дрова – и елкой, и сосной, и березой. И в печке среди углей будут золотые саламандры (как у Франса в «Харчевне королевы Гусиные Лапы»)…»

Сообщал дочери, что отрастил усы и «стал походить на Брета Гарта!..» Что много читает, что рад возвращению из ссылки своего друга художника Константина Ротова – «хорошо, что он уже на свободе. Но вступать в жизнь ему будет не очень легко…»

15 октября 1948 года: «… Здоровье мое ведет себя очень неровно, иногда здорово прищучивает, иногда отпускает. Пока что жить и работать спокойно не удается… все уговаривают лечь в Кремлевку. Порой мне кажется, что эскулапы безумно правы, а порой тошнит от одной мысли о Кремлевке. Золотко мое, как ты себя чувствуешь?..»

31 октября 1948 года Лебедев-Кумач был госпитализирован в Кремлевскую больницу. Незадолго перед своей кончиной написал последние стихи:

…Как первый цвет, как вешний снег,
Прошла весна моя…
Вот этот лысый человек —
Ужели это я?..

20 февраля 1949 года Василий Лебедев-Кумач скончался, на 51-м году жизни. Все начиналось «за здравие», а кончилось «за упокой». Из интервью «Комсомольской правде» внучки Маши: «Я часто думаю: бедный мой дедушка Василий Иванович!..»

Да, непростая судьба с опасными поворотами. Но остались песни – «Нам песня жить и любить помогает…» Правда, цензура заменила слово «любить» на более гражданственное – «строить». Но все равно. Песни остались, и песни часто звучат, они – неотъемлемое наше прошлое, наша история. Я вспоминаю, как в бытность моей работы в Радиокомитете на Пятницкой мы провожали в ресторане «Прага» нашего товарища в Испанию корреспондентом радио и телевидения. Он по традиции дал так называемую «отвальную» с обилием еды и спиртного. Достигнув кондиции, собравшиеся, не сговариваясь, запели: «Броня крепка, и танки наши быстры…» Правда, это были слова не Лебедева-Кумача, а Бориса Ласкина, но написанные по духу и в стиле Кумача. Ну, а потом самого Кумача, чтобы отъезжающий в Мадрид не забывал о Москве: