Опасная профессия: писатель

… О далекий образ детства,
Белый голубь на ветру!
Прелесть полночи – в легком страхе.
Совхоз «Бурное» – у реки.
Вино Грузии «Карданахи»
Развязывает языки.
Затаившиеся, как дети,
Со стаканчиками в руках,
Мы сидели при малом свете
На соломенных тюфяках.
Ветер был синевато-розов
От подлунного блеска роз.
И директор куста совхозов
Странным голосом произнес:
– Вот идет и вздыхает речка,
Пахнут лавры и камыши…
Есть у каждого человечка
Потаенное дно души!
Там живут в золотом тумане,
В теплой сырости пропастей
Лишь виденья его желаний
И скрываемых им страстей…
Хорохориться может каждый, —
Здесь, однако же, не райком!
Исповедуемся однажды
О заветном и дорогом!..

Но исповедоваться с каждым годом становилось все труднее, да и хорохориться не позволяло время. Хотя были еще сборники – «Братство» (1937) и «Восточный океан» (1949), Адалис, начиная с 1925 года, занята в основном газетной работой. В качестве корреспондента «Нашей газеты», «Известий», «Правды» она кочует по Средней Азии и Закавказью. Выходит ее «Песчаный поход», книги очерков, она много переводит (Вургун, Лахути, Миршакар, Рагим, Токомбаев и т. д.), и Литературная энциклопедия представляет ее не как оригинального поэта, а как переводчика поэтов среднеазиатских и закавказских советских республик. Ее перевод «Индийской баллады» – поэмы Турсун-заде, – был превосходен и поднялся значительно выше, чем текст автора. За нее Турсун-заде получил Сталинскую премию, а Адалис достались крохи с банкетного стола.

В одном из писем 1948 года Адалис с горечью признавалась: «Все эти годы я очень много переводила с языков братских республик – так много, что ко мне стали относиться, как к хорошей переводчице, и мне стало трудней, чем прежде, печатать свои новые – непереводимые стихи. Либо сама я стала писать хуже…»

Из письма Эренбургу (7 августа 1945): «…Я воображала – мне будет позволено писать, печатать свободные записки поэта. И когда этот детский расчет провалился, я трезво осознала себя вне печатной литературы: уступать и продолжать печатать только переводы – не могу».

В 60-е годы вышли три стихотворных сборника Адалис, но их почти не заметили. Переводчество съело ее собственный талант. Аделина Адалис умерла в 1969 году 13 августа, и, как написал один исследователь литературы, ее смерть «не имела большого резонанса».

Нам приходится в жизни круто,
Нам знакомы и страсть и страх, —
Но в решающую минуту
Мы оказываемся на постах!

Адалис и осталась «на посту», да «отряд не заметил потери бойца», как говорилось в светловской «Гренаде».

Вот такая литературная биография, если не вдаваться в ее глубины. А вот теперь о судьбе женской. «Летит женщина молодая / …света и молока!» – строчка из «Полуночного разговора». Энергетическая женщина, жаждущая любви. В письме к Марии Шкапской Адалис признавалась: «Я хочу всего и много. Кажется, я способна вместить много. А не способна – погибну, только и всего».

В Москве юная Адалис повстречала Брюсова, мэтра из мэтров поэзии Серебряного века. Ольга Мочалова вспоминала: «О знакомстве с Брюсовым рассказывали так: она встретилась с Валерием Яковлевичем у общих знакомых на вечере. Брюсов сидел мрачный, вялый. Он говорил, что нездоров, плохо себя чувствует. Адалис приняла живое участие в его заболевании желудочно-кишечного характера, дала ряд советов, как справляться с неполадками обмена веществ. Брюсов был удивлен, что молодая женщина так просто, по-домашнему говорит с ним, знаменитым поэтом, о низших проявлениях организма. А затем был роман. Адалис сопротивлялась, но, по словам насмешников, уступила под влиянием президиума». Ходили и такие шуточки: «Адалис, Адалис, кому Вы отдались? Бр-р-р… Брюсову…» Адалис цинично-откровенно сообщала посторонним в Союзе поэтов: «Валерий пахнет финиками и козьим молоком…» Или что-то вроде».

После Нины Петровской и Нади Львовой Адалис стала для Брюсова очередной «жрицей любви» (его излюбленное словечко). Жесткие слова Владислава Ходасевича о Брюсове: «Он ни одной не любил, не отличал, не узнал. Возможно, что он действительно чтил любовь. Но любовниц своих не замечал. «Мы, как священнослужители, / Творим обряд!» – слова страшные, потому что если «обряд», то решительно безразлично с кем…»